— Пусть помнит, что демоны не прощают тех, кто трогает их семью. И пусть гниёт, зная, что смерть для него — милосердие, которого мы ему не дадим.
И всё. Точка. Для них вопрос был закрыт.
Но меня грызло любопытство дальше, ведь я знала дурной нрав и лютую гордыню драконов.
Я поинтересовалась, как это они так быстро согласились, отказавшись от своего. И не абы кого, а герцога, чей род имел давнюю родословную. И услышала то, что заставило меня удивиться.
— Мы пригрозили войной, — просто сказал Зефирос. — Наша семья стоит выше остальных. Любой, кто тронет нас, прольёт кровь. И они знали: это не пустые слова. Мы не остановились бы, пока их земли не утонули в огне.
Я сглотнула. Догадывалась, что они высокородные, но чтобы настолько…
— А вам не жалко, что о вас по свету ходят такие слухи? Что вас считают чудовищами?
Он рассмеялся, накрывая мою ладонь своей. Смех его был мягким и глубоким, будто сквозь гул рассветного моря.
— Пусть думают. Пусть боятся. Тем лучше — к нам не лезут. А мы живём спокойно. И этого нам достаточно.
Его смех был как треск дров в камине: уверенный, домашний и в то же время немного хищный. Я смотрела на него и мысленно восхищалась этой семейкой. Рука Зефироса сжимала мою так, будто держала якорь в бурю, а взгляд был полон обожания и доверия, настолько чистого, что внутри меня что-то тихо треснуло — и на это место встала решимость. Я понимала: должна ответить тем же. Должна ему рассказать правду.
Очередное утро в доме текло лениво, словно мед густым золотом. Слуги шуршали где-то в коридорах, демоны ещё нежились в своих спальнях.
Я сжала чашку в руках так крепко, будто фарфор мог удержать меня от паники. Горячий пар щекотал лицо, но внутри было холодно, словно кто-то сжал ледяными пальцами сердце. Эти слова — о другой жизни, о другой я — стояли комом в горле уже несколько дней. И каждый раз, когда он смотрел на меня так… с обожанием, с верой, с этим чёртовым спокойствием вулкана, я едва не срывалась. Но останавливала мысль: а если он не примет? Если посчитает ложью всё, что между нами было?
Зефирос сидел рядом, локоть на столе, голова чуть наклонена. Он смотрел так внимательно, что казалось — видит сквозь меня, до самой души. В его глазах не было ни давления, ни подозрений, но именно эта мягкость и жгла. Потому что становилось ясно: вот сейчас скажу, и могу потерять то самое «всё».
— Тебя что-то тревожит, — сказал он негромко, и голос был таким тёплым, что хотелось спрятаться в нём, как под одеялом. — Говори. Я слушаю.
Я отставила чашку, чтобы руки не дрожали так заметно. Вдохнула, выдохнула. Плечи сами собой дёрнулись, будто я готовилась не к разговору, а к удару.
— Я не та, кем выгляжу, — слова выскользнули слишком резко, и я торопливо добавила: — У меня была другая жизнь. Другой мир. — Миг тишины. Его лицо — спокойное, будто я призналась в чём-то вроде «люблю есть сладкое перед сном». Только ладонь легла поверх моей, горячая, тяжелая, уверяющая: «я здесь».
* * *
Сердце ухнуло куда-то в живот. Я продолжила, уже торопясь, боясь, что потеряю храбрость:
— Я попала сюда из-за настоящей Софи. Ты её видел. Ты называл фальшивкой… Но если подумать, фальшивка — я. Душа, которой тут не должно быть. Я должна была рассказать раньше, но… боялась. Что ты разочаруешься. Что отвернёшься. — Голос дрогнул, и я сжала губы, чтобы не сорваться на плач.
Он молчал. Только пальцы крепче сжали мои. Никакой злости, ни холодного прищура, ни гнева. Просто тишина, в которой моё сердце билось так громко, что казалось — он слышит каждое его судорожное движение.
И вдруг — его губы коснулись моих. Тихо, по-домашнему, как будто это был самый естественный ответ.
— Спасибо, — пробормотал он у самого уха, и в этих двух словах было столько тепла, что меня накрыло новой волной растерянности.
— И это всё? — выдохнула я, моргая, будто не поняла смысла. — Где злость? Где обида? Я ведь из другого мира. Я… чужая!
Он рассмеялся. Смех низкий, тягучий, как мёд, с хищной искрой.
— За что мне злиться? Душа приходит откуда хочет. Первой я встретил тебя. Влюбился — тоже в тебя. Разве остальное важно? — Он щёлкнул пальцами, легко усадив меня к себе на колени. Его руки сомкнулись на моей талии, а губы скользнули по щеке, к виску, оставляя дрожь. — И потом… даже если бы я рискнул нагрубить тебе, моя семья набросилась бы на меня так, что дракон ещё бы радовался, что с ним мягче обошлись.
Я фыркнула сквозь смех, но щеки горели. Он обнимал не только телом — сам голос, сама кожа, сам запах обволакивали, будто он намеренно играл, доводил меня до состояния, где хочется и смеяться, и реветь одновременно.
В тот момент в дверях появилась его старшая сестра, и за ней — вся родня, будто по чьему-то бесшумному знаку. Они шли не торжественно, а с весёлым задором, словно готовили маленький сюрприз: кто-то держал красную ленточку, кто-то — маленькую шкатулочку с лентой, а матушка — гордо вытянув руку вперёд, несла мою блестящую сковородку, украшенную ленточкой, как почётный символ семейной дисциплины.
— За честность награждаем, — торжественно заявила сестра, подмигнув.
Они передали сковородку мне прямо на ладонь, под фанфары (хотя фанфар не было — только громкое одобрение и смех), и вся комната наполнилась таким домашним, диким теплом, что я невольно рассмеялась и почти заплакала одновременно.
Такие на вид серьёзные и холодные, а на самом деле самые теплые и добрые создания за всю мою жизнь.
Зефирос усмехнулся и прижал лоб к моему.
— Вот видишь. Моя родня уже больше любит тебя, чем меня. Даже готовы дать тебе оружие массового поражения, чтобы наказывать меня в случае чего.
Я взглянула на него — и в ответ увидела такую преданность и спокойствие, что все мои страхи, будто ветром сдулись. Он не требовал объяснений, не устраивал допросов, не просил доказательств. Вместо этого он дарил мне пространство, поддержку и обещание: эти люди — и он — будут рядом, даже если мир под ногами захочет изменить форму.
— Ладно, — сказала я наконец, сжимая сковородку в руках и позволяя улыбке расползтись по лицу. — Только если он посмеет мне нагрубить, я первая его ею… — я приподняла бровь, и они все дружно рассмеялись.