— Ты… ты зачем эту хрень два раза повторил?.. — поинтересовался Булат, пытаясь проткнуть покойницу ее же косой.
— Н-не знаю… Тут моргает — как лампочка!.. Похоже, надо повторять до достижения эффекта!.. Я так думаю… — просипел Лунослав. — Так что не мешай! — И он продолжил воспроизводить про́клятый призыв.
Тем временем нижняя половина покойницы выскользнула из остатков савана, нагой уселась на Булата и с чудовищной силой стиснула его ребра своими синими ногами. Темный, вяленый срез на ней определенно остался после «росчерка» колеса поезда. Булат заорал и задергался.
— Лунослав, ядрен батон, где, твою мать, колдунство?! — крикнул он, безуспешно брыкаясь.
Вдруг воздух сгустился и покраснел, будто бы напитавшись горячей кровью. Затем пространство бытия вскрылось, и возникли две вертикальные перевернутые пентаграммы, украшенные запрещенными оккультными символами и богохульствами. Пентаграммы пламенели в ночном воздухе. Прочертившие их кроваво-красные линии напоминали возникающие в Черномиконе знаки.
Несмотря на появление пентаграмм, Лунослав продолжил надрывно читать, постепенно погружаясь в транс.
— Работайте уже, звездочки! — процедил Булат, чувствуя, что еще немного — и он опозорится по полной.
Линии пентаграмм раскрылись, словно раны на теле, и из них выглянуло множество тонких и вертлявых щупалец. Они обвили половинки покойницы и притянули к себе, после чего пентаграммы стали «процеживать» их сквозь себя. Во все стороны брызнула черная сукровица — и покойница, завопив нечеловеческим голосом, исчезла. Через миг исчезли и пентаграммы. Разрезы в пространстве бесследно срослись.
— Хрена себе!.. — округлил глаза Булат.
Лунослав, которого слегка шатало, с чувством откашлялся и помог товарищу подняться. В руках у того была жуткая коса.
— Кажется, мы что-то подкормили… — пробормотал Лунослав, бережно пряча фолиант.
— А ты вообще уверен, что этим твоим Черномиконом можно пользоваться? — поинтересовался Булат, любуясь косой в свете фонарика. — Вдруг он не только чудовищ изводит, но и сам тот еще злодей, а?
— Н-не знаю.
— Ну и ладно. Зато, кажись, и овцы целы, и волки сыты.
Лунослав показал на косу:
— Это, вообще-то, орудие убийства. Если ее найдут, смерть Ковриги повесят на нас!
— Ничего, отпечаточки сотру и в шкаф поставлю. — Булат бережно погладил косу. — Первый трофей нашего бюро! Красота!
— Нет-нет-нет! Только не вздумай ее целовать!
Но было уже поздно: Булат крепко поцеловал свою добычу.
Что тут еще сказать? После этого ноги наших героев сами понесли их обратно в Ивот. И иногда, когда Булат забывался, он постукивал косой по рельсам. Получался крайне знакомый звук, на который ни в коем случае нельзя оборачиваться… И вам бы тоже не стоило этого сейчас делать. Тук-тук!
Глава 3
Обычная ночь. Типичная гроза. Но давайте вглядимся сквозь дождливую темень. Перед нашим взором черным силуэтом предстанет двухэтажный семейный дом, кажущийся таким нелюдимым и зловещим. Возможно, это из-за его почтительного отдаления от всех улиц Старого Ивота. А возможно, и из-за упавшей на гараж сосны — печального последствия грозовых событий двухнедельной давности. Если быть откровенным, тогда много сосен в этом районе повалило. А если уж говорить совсем начистоту, то и в самом доме не всё ладно. Заглянем…
Афанасий Комаров, обычный работяга со стекольного завода, лежал в кровати и кусал от безысходности подушку. Ему не спалось: что-то назойливо мешало — то ли ветки, недобро царапающие окно, то ли нечто, скрывающееся в темноте спальни. Снаружи полыхнула молния, и он увидел покоившийся на комоде колун — дровосечный топор.
— Какого лешего он тут делает? — растерялся Афанасий, абсолютно убежденный в том, что днем оставлял колун во дворе. — Надо бы его вынести — от беды подальше.
Он встал, взял колун и ощутил его пугающую тяжесть. Гоня прочь дурные предчувствия, Афанасий направился к задней двери. Однако вместо этого он неожиданно для себя поднялся на второй этаж — в комнату своего восьмилетнего сына, Глеба. Афанасий подошел к его кровати и высоко поднял колун над головой. Одеяло на кровати мерно вздымалось — мальчик крепко спал.
— Я не хочу! Нет! Не надо!.. — вдруг разрыдался Афанасий. — Беги, Глебка! Ну же!
В ту же секунду мужчина, охваченный суеверным ужасом, стал наносить по кровати и тому, кто в ней был, страшные удары колуном.
— Не-ет! Прошу-у! Я не могу! Сын, почему ты заставляешь меня это делать?! — окончательно разревелся Афанасий, чувствуя, что руки ему не подчиняются. — Я н-не… Глеб! Глеб, прости-и-и! Я… А-а-а…
Вдруг откуда-то снизу раздались плач Глеба и странное песнопение. Растерянный Афанасий взглянул на кровать сына: тот, кто в ней находился, был мертв — чудовищно изрублен колуном. Где-то внизу снова заплакал Глеб.
— Я иду! Я иду, сын! — И Афанасий стремительными прыжками спустился на первый этаж. — Где ты, Глеб?!
Плач раздавался из-за белой двери в подвал. На ней были нарисованы черное солнце и ряд каббалистических символов. Афанасий внезапно понял, что всем сердцем ненавидит эту чертову дверь. Он сморгнул слезы и попытался выбить ее плечом. Плач сына и песнопение стали громче.
— Не трогайте его, лиходеи! Не смейте! — заорал Афанасий и осатанело принялся рубить клятую дверь колуном.
К его ужасу, из разрубов потекла кровь. Дверь кровоточила. Афанасий тяжело задышал, взревел и мощным ударом пробил ее. Из распахнувшейся двери вырвался необъятный поток холодной крови — и поглотил его. А затем Афанасий проснулся…
— Что? Что?! — Он потерянно вскочил с кровати и непонимающе огляделся. — Глебка! Гле-еб! Ты в порядке?! Я иду! Глеб!
Афанасий схватил липкими руками колун, всё так же по непонятной причине лежавший на комоде, и стремительно поднялся в комнату сына. Глеб заспанно включил ночник и вопросительно взглянул на отца, разъяренно рыскавшего по его комнате.
— Опять кошмар приснился? — с сочувствием поинтересовался Глеб.
— Да. Да. Прости, что снова напугал. — И Афанасий, осторожно опустив колун на пол, тихо присел на кровать к сыну.
— Всё тот же сон?
— Да… Извини. — Афанасий крепко обнял мальчика.
— Но ты же меня любишь? — умиротворенно спросил Глеб, начиная засыпа́ть в руках отца.
Афанасий поцеловал его в макушку:
— Да, да! Конечно!
— Тогда ничего страшного не произойдет, пап. Это просто сны.
— Боюсь, что-то очень плохое уже происходит, сынок… Я… я что-нибудь придумаю… Можно я тут, с тобой?
— Конечно, пап.
Афанасий сделал себе на полу лежанку из одеял и лег. Пожелав Глебу спокойной ночи, он пристроил колун