От этих слов по спине пробежал холодок. Я снова мог стать товаром.
В это время повозка, потряхиваясь на выбоинах, подкатила к городским укреплениям. Веленир оказался не таким уж и маленьким. Высокие стены из темного, потрескавшегося камня венчали частоколом острых зубцов. Над воротами, окованными черным железом, красовался герб — стилизованная башня на фоне гор, что, вероятно, символизировало неприступность. Стража в потертых, но прочных кожаных доспехах лениво косилась на проезжающих, но, узнав герб на повозке Кассиана, тут же выпрямилась и почтительно пропустила нас, даже не заглядывая внутрь.
Въехав в город, я почувствовал, как изменился воздух. Пахло теперь не лесом и полями, а дымом сотен очагов, человеческим потом, специями, кожей и чем-то кислым — вероятно, отходами, что текли по открытым канавам вдоль узких, извилистых улочек. Повозка с трудом пробиралась сквозь шумную толчею. Крики торговцев, предлагавших свой товар с лотков, звон молотков из открытых мастерских, мычание скота, которого гнали куда-то на задний двор, — все это сливалось в оглушительный, хаотичный гул.
Я жадно вглядывался в жизнь, кипевшую за окном. Люди самых разных сословий: запыленные ремесленники, горожане в простых, но чистых одеждах, нищие в лохмотьях, и изредка — щеголь в камзоле с вышитыми рукавами, с презрением отшатывающийся от толпы. Мир оказался куда больше, сложнее и опаснее, чем я мог предположить, глядя из своей деревни-тюрьмы.
Наконец, мы выехали на просторную, вымощенную булыжником площадь. В центре ее бил фонтан со скульптурой того же герба, откуда горожане набирали воду в кувшины. По периметру стояли самые важные здания: массивная, с узкими бойницами ратуша, длинное здание с вывеской, изображавшей монету и весы — вероятно, гильдия торговцев или казначейство. Здесь повозка и остановилась.
— Жди здесь, — еще раз напомнил мне Кассиан и, в сопровождении слуги, направился к ратуше.
Я откинулся на спинку сиденья, чувствуя себя пленником в золотой клетке. За этим окном кипела жизнь, но шаг в сторону от отведенной роли мог вновь низвергнуть меня в ад. Оставалось только ждать и смотреть.
Время тянулось мучительно медленно. Без часов я мог ориентироваться только по солнцу, которое заметно сместилось по небу. Должно быть, прошло не меньше двух часов. Я наблюдал за горожанами, пытаясь угадать по их одежде и манерам, кто есть кто. Вот прошел стражник в потрепанной кольчуге, зевнув так, что видно было все гнилые зубы. Вот торговка с корзиной, оглушительно торговавшаяся с важной матроной о цене на кур. А вот двое оборвышей устроили потасовку из-за украденной булки, пока их не разогнал ударом палки городской стражник.
И вот в этом потоке я наконец увидел знакомую фигуру. Из дверей ратуши вышел Кассиан, его лицо выражало привычную деловую собранность. Но теперь за ним следовали двое.
Первый — парень лет шестнадцати. Высокий, уже почти сложившийся, с широкими плечами и упрямым подбородком. Его темные волосы были коротко острижены, а в глазах, исподлобья наблюдавших за происходящим, читалась настороженность и тлеющая искра независимости. Он был одет попроще, но его холщовая рубаха и штаны были целыми и чистыми, а на ногах — добротные, хоть и потертые сапоги. Он выглядел так, будто был сыном какого-нибудь зажиточного ремесленника, которого забрали из привычной жизни, и он этого явно не одобрял. Позже я услышал, как Кассиан назвал его Торин.
А вот его спутница была полной противоположностью. Девочка, лет двенадцати, не больше. Худая, как тростинка, в грязной, рваной одежде, болтавшейся на ней мешком. Лицо бледное, испуганное, большие глаза смотрели на мир с таким животным ужасом, что стало не по себе. Ее светлые, спутанные волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались пряди. Она шла, мелко семеня, и, казалось, готова была броситься бежать при любом резком звуке. Ее имя, как я потом узнал, было Элви.
Замыкал процессию слуга Кассиана, согнувшийся под тяжестью добротного, окованного железом сундучка. Налоги, видимо, собрали неплохие.
Кассиан, не останавливаясь, направился к повозке. Его взгляд скользнул по мне, оценивающе, словно проверяя, на месте ли его имущество.
—Открывай, — кивнул он слуге, указывая на багажное отделение в задней части повозки.
Слуга откинул крышку, с трудом впихнул туда сундук и захлопнул ее. Затем он жестом велел Торину и Элви залезать внутрь. Парень вскарабкался первым, молча, с плохо скрываемой досадой. Девочка замерла в нерешительности, пока слуга не подтолкнул ее легонько в спину. Она вскликнула и, словно ошпаренная, прыгнула внутрь, забившись в самый дальний угол.
Кассиан уселся на свое место напротив меня, слуга — рядом со мной. Повозка тронулась, покидая шумную площадь Веленира.
Внутри воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь стуком колес и отрывистым, старательно сдерживаемым всхлипыванием Элви. Торин сидел, сжав кулаки, и смотрел в окно, демонстративно показывая, что не желает ни с кем общаться. Я понимал их. Они были такими же, как я — пленниками, пойманными в сети имперской системы. Разница была лишь в упаковке и в том, какой ад им пришлось пройти до этого. И глядя на испуганное личико Элви, я с содроганием думал, что, возможно, мой ад с Горханом был еще не самым страшным.
Тягостное молчание в повозке, наконец, прервал Кассиан. Он не стал давить или приказывать, а заговорил спокойным, почти отеческим тоном, явно стараясь разрядить обстановку и успокоить новых попутчиков.
— Ну что, познакомимся? — начал он. — Этот угрюмый молодой человек — Торин. Сын здешнего бондаря, человека весьма уважаемого, в мастерской которого трудится добрая дюжина работников.
Торин мрачно кивнул, не отрывая взгляда от окна. Было ясно, что его забрали из самой гущи налаженной жизни. Единственный сын среди пяти дочерей, он, по сути, был наследником и продолжателем дела. А теперь его будущее перечеркнуто одним лишь «жребием», как позже пояснил Кассиан.
— А это — Элви, — голос откупщика стал чуть мягче. Девочка, услышав свое имя, вся съежилась. Оказалось, ей было уже четырнадцать, но годы недоедания и каторжной работы в качестве дворовой сироты сделали свое дело — она выглядела на все двенадцать. Ее история была простой и горькой: ни кола, ни двора, и единственной ее ценностью для города оказался скрытый дар.
Кассиан, словно читая мои мысли, объяснил суровые правила Империи: каждый город, помимо обычного налога, обязан был поставить определенное количество «одаренных». Двух — это был необходимый минимум для Веленира. Откупиться было невозможно. Так что Элви для них стала настоящей находкой — сироту отдать не жалко. А Торину просто не повезло, его имя вытянули по жребию.
Но Кассиан