Я вытащил часы. Стрелки не просто указывали на мембрану. Они буквально бились о стекло циферблата, словно пытались вырваться и улететь туда, за эту живую преграду.
— Здесь, — хрипло сказал я. — Наша цель за этим.
— Как пройти? — Фердинанд потрогал мембрану кончиком шпаги. Лезвие утонуло в упругой массе, но не проткнуло её. — Крепкая.
Софья Потоцкая применила удар воздушной магии, но безрезультатно.
— Одному не справиться, — покачала головой Мирослава. — Нужно синхронно.
Они втроём — Фердинанд, Мирослава, Софья — встали перед приградой. Без слов, лишь переглянулись и подняли руки. Воздух в туннеле загудел, завихрился. Я почувствовал, как давление скачкообразно нарастает у меня в ушах. Три воздушных мага синхронизировали свои ритмы.
— Теперь! — скомандовал Цеппелин.
Не было громового хлопка. Был глухой и влажный звук разрыва. Три сфокусированных потока, сплетённые в один воздушный таран, ударили в центр мембраны. Она выгнулась пузырём, растянулась до предела, а перламутровые переливы сменились багровыми прожилками напряжения, затем мембрана порвалась. Края лопнувшей ткани отлетели к стенам, обнажив проход.
Из него тут же хлынул волной тяжёлый, сладковато-гнилостный воздух. И багровый, пульсирующий, живой свет.
Ворвались внутрь.
Пространство за мембраной было колоссальным. Не зала, а целая сфера, размером с футбольное поле. Мы стояли на узком выступе, опоясывавшем эту пустоту, как балкон над пропастью. А в центре…
В центре висела матка.
Моё сознание, искавшее аналогии, на секунду отказалось работать.
Это не было насекомое. Это был бледный, пульсирующий, гигантский мозг. Грушевидное колоссальное тело размером с катер, лишённое чётких конечностей, вместо них рудиментарные отростки, покрытые биокерамической бронёй. Но главное — голова. Вернее, её отсутствие. Верхняя часть туловища была одним огромным, извилистым, светящимся изнутри органом, пронизанным мириадами жилок. От него, как паутина, тянулись к стенам сферы толстые живые кабели — нервные стволы, пульсирующие синхронно с гулом, заполнявшим пространство. Они светились холодным синим светом.
Вокруг, на своеобразных «этажерках» из того же биоматериала, гроздьями висели яйца. Но это не были простые яйца. Каждое излучало опасное зеленовато-жёлтое свечение, и внутри что-то копошилось с неестественной скоростью.
«Биологические реакторы», — пронеслось у меня в голове. Ускоренное созревание и, похоже, ещё и источник энергии для всей системы.
А ещё были слуги. Десятки муравьидов особого вида — жрецы. Они были выше, тоньше, с огромными антеннами-выростами на головах. Слуги суетились вокруг матки, касались её нервных кабелей, словно считывая информацию, и направляли к яйцам, от которых исходили снопы того же зеленоватого света.
Словно перераспределяли энергию.
Управляли энергетическими потоками.
Всё это я успел охватить взглядом за долю секунды. И тут антимагическая пластина в моём кармане вспыхнула раскалённым металлом, прожигая подкладку. Я чуть не вскрикнул от боли и вытащил её: визитница светилась тусклым алым, как уголёк.
И в тот же миг на нас обрушилась не атака, а сам ужас.
Волна чистого чужого сознания, смятения, голода и тотальной воли вломилась в головы.
Это было не видение.
Это было чувство.
Ощущение себя песчинкой, которую вот-вот смоет океанская волна чужого разума.
Виверны взревели от боли, пытаясь лапами заткнуть себе уши. Сереброкрыл забился в конвульсиях.
Люди согнулись, вжав ладони в виски. Ольга застонала. Соня вскрикнула. Софья рухнула на колени.
Я держался, давя рвотные спазмы. Поражался тому, что антимагические пластины сейчас не действовали в полную силу, подвергая меня и друзей сильнейшей ментальной атаке.
Не магия в привычном смысле.
Телепатическое давление.
Попытка перезаписать, подавить…
— Стрелять по ней! — выдохнул я, не узнавая собственный голос.
Я поднял револьвер и высадил в это чудовище целую обойму патронов. Но она словно не заметила. Похоже, эти выстрелы для матки были как слону дробина.
Фердинанд выронил шпагу, достал карабин и медленно, как в тяжёлом сне, развернул ствол на нас.
— Я… я вижу, — прошептал он, и в голосе не было ничего от прежнего Цеппелина. Только чужой ужас. — Она везде. Они везде. Предатели… среди нас…
— Ферди! Нет! — закричала Мирослава.
Но было поздно. Палец Фердинанда нажал на спуск. Выстрел, оглушительный в гулкой зале, ударил не по яйцам, а по Соне Романовой. Пуля с антимагическим сердечником, предназначенная для пробития защиты, чиркнула по её плечу, сорвав клок одежды и плоти. Соня вскрикнула, отшатнулась.
— Остановите его! — крикнул я, пытаясь выхватить револьвер, но ментальная волна снова накатила, вышибая мысли.
Фердинанд с обезумевшим лицом продолжил палить по нам. Сейчас досталось ближайшей виверне, теперь она валялась на земле в судорогах.
Патроны закончились, и Цеппелин начал вставлять новую обойму. Теперь он целился в меня и Ольгу. Софья, превозмогая боль, взметнула руку, создавая перед нами сгусток уплотнённого воздуха. Но я знал: пули с антимагией, что были в карабине Цеппелина, пробьют его.
— Ферди, прошу, очнись! Это не ты! — Мирослава, рыдая, бросилась к любимому, но не с атакой. Она попыталась обхватить его, схватить за руки.
Мужчина отшвырнул её локтём, не отрывая взгляда от меня. Его палец снова лёг на спуск.
И тогда Мирослава сделала то, на что, думаю, была способна лишь сильная женщина. Любовь и отчаяние смешались в её глазах, полных слёз. С криком, в котором была вся её боль, девушка рванула вперёд и вонзила любимому в грудь шпагу, которую тот выронил, перед тем как схватить револьвер. Тонкая острая сталь прошла под ребро.
Фердинанд фон Цеппелин замер.
Чужая ярость на его лице сменилась шоком, затем прояснением и наконец бездонной печалью. Он посмотрел на возлюбленную и на окровавленное лезвие, торчавшее из груди.
— Мила… — просто выдохнул он.
И рухнул навзничь.
Мирослава, обливаясь слезами, упала рядом с ним, хватая за руку и прижимая к своей щеке. — Прости… прости, прости…
Хаос.
Соня, стиснув зубы, одной рукой прижимала рану, а другой пыталась что-то сделать то ли для раненого Фердинанда, то ли для нас. Ольга, бледная как смерть, встала рядом со мной.
Они с Соней встретились взглядами. Между девушками пробежала искра понимания, преодолевающая всё — ревность, обиды, разность положения.
— Барьер! — скомандовала Соня, её голос дрожал, но в нём зазвучала сталь инквизитора. — Против разума! Держим её давление!
Они обе — маг жизни и будущий глава инквизиции — подняли руки. От Ольги пошла волна успокаивающего зелёного сияния, от Сони — холодный, серебристый, дисциплинирующий свет. Они сплелись, создавая ощутимый купол вокруг нашей маленькой группы. Ментальный прессинг не исчез, но отступил, стал фоновым гулом, с которым можно было бороться. Я почувствовал, как раскалённая пластина в моей руке начала понемногу остывать.
Виверны пришли в себя. Сереброкрыл, с трудом подняв голову, издал хриплый яростный рык. Его взгляд, полный животной ненависти, был устремлён на пульсирующий мозг в центре зала.