— Давай, проходи, — махнул он рукой. — Только быстро, и через служебный вход, не через парадный.
— Ясен пень не через парадный, я что, больной? — пробурчал Владимир и прошмыгнул под шлагбаумом.
Сердце колотилось в горле. Он был внутри.
Первый рубеж взят.
Теперь нужно было попасть в дом.
Владимир двигался в потоке персонала. Мимо него проносили подносы, ящики с алкоголем, какие-то конструкции из цветов. Он пристроился за двумя официантами, несущими гору чистых скатертей, и след в след за ними вошел через широкие двери служебного входа.
Внутри пахло едой и дорогими духами. Кухня, мимо которой они проходили, напоминала ад в час пик. Пар, звон посуды, крики шеф-повара на французском и русском матерном.
Никто не обратил внимания на мужика в ветровке с коробкой в руках. Здесь все были чужими, нанятыми на один вечер.
Промчавшись мимо урагана, творившегося на кухне, он быстро выгрузил коробки, словно так и надо, после чего свернул в коридор, подальше от эпицентра кухонного безумия. Ему нужно было место. Тихое, спокойное место, где можно превратиться из курьера в гостя.
Он шмыгнул по коридорам первого этажа, стараясь выглядеть так, будто знает, куда идет.
«Туалет. Мне нужен туалет», — пульсировало в голове.
Служебные уборные были заняты — там переодевались официанты, курили повара. Туда было нельзя. Там его могли спросить: «Ты с чьей смены, мужик?».
Ему нужен был гостевой туалет или какая-нибудь гардеробная.
Он поднялся по боковой лестнице на второй этаж. Здесь было тише. Ковры глушили шаги. Снизу доносилась музыка — струнный квартет уже начал играть.
Владимир дернул ручку одной двери — заперто. Второй — кладовка со швабрами. Третьей…
Это была ванная комната. Просторная, отделанная мрамором и стопками белоснежных полотенец. Гостевой санузел. И, о чудо, он был пуст.
Владимир скользнул внутрь и щелкнул замком.
Выдохнул. Прислонился спиной к прохладной двери. Руки слегка дрожали — адреналин начинал отпускать, сменяясь мандражом.
— Так, соберись, Арсеньич, — прошептал он своему отражению в огромном зеркале.
Отражение выглядело неважно: помятое лицо, дешевая ветровка, шапка, натянутая на уши.
Он поставил коробку на мраморную столешницу, рядом с раковиной.
Первым делом — избавиться от улик.
Он снял шапку, сунул ее в карман ветровки. Снял ветровку. Стянул зеленый жилет.
Остался в белой рубашке и брюках. Уже лучше.
Владимир достал из коробки полный костюм. К счастью, тот почти не помялся под весом нарезки.
Ветровку и жилет он скатал в тугой ком. Куда их деть? В мусорку нельзя, если найдут, то возникнут вопросы.
Оглядевшись, Владимир Арсеньевич нашел под раковиной шкафчик для бытовой химии. Там стояли бутылки с чистящими средствами и рулоны бумаги. Он запихнул свой сверток в самую глубь, за трубы, прикрыв его пачкой полотенец.
— Полежите тут до вечера, — прошептал он.
Все. Улики скрыты.
Теперь преображение.
Владимир полностью переоделся, затем умылся холодной водой, смывая с лица усталость. Пригладил волосы пятерней. Достал из кармана брюк галстук, который предусмотрительно засунул туда еще в машине.
Завязать галстук без зеркала он мог за секунду, но здесь, перед зеркалом, он позволил себе потратить минуту, выводя идеальный узел.
Надел пиджак. Одернул полы. Застегнул одну пуговицу.
Посмотрел в зеркало.
Исчез усталый водитель-экспедитор. Исчез оперативник в засаде. На него смотрел Владимир Арсеньевич Багрицкий — мужчина средних лет, немного уставший, с печатью интеллекта на лице, в строгом, хоть и недорогом костюме. Вполне мог бы сойти за чиновника средней руки, обедневшего дворянина или университетского профессора.
Обувь.
Он посмотрел на свои туфли. Они были покрыты слоем подмосковной грязи.
— Черт, — выругался он.
Он оторвал несколько бумажных полотенец, намочил их и принялся остервенело тереть ботинки. Грязь размазывалась, но поддавалась. Через пять минут туфли приобрели сносный вид. Не зеркальный блеск, конечно, но в полумраке бального зала сойдет.
Владимир вымыл руки, вытер их насухо и еще раз оглядел себя.
Проверил карманы. Удостоверение следователя во внутреннем кармане пиджака, ближе к сердцу. Телефон. Ключи от машины.
Ничего лишнего. Никакого оружия. Если его поймают, он — просто заблудившийся гость.
— Ну что, господин Громов, — прошептал он, поправляя воротник. — Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать.
Он глубоко вздохнул, нацепил на лицо выражение вежливой скуки и светской отстраненности, и повернул замок.
Дверь открылась без скрипа.
Владимир вышел в коридор. Ступая мягко, но уверенно, он направился в сторону главной лестницы, откуда доносилась музыка и гул голосов.
Он спустился на пару ступенек и остановился, оглядывая холл.
Великолепие ударило по глазам. Хрусталь, золото, цветы, дамы в бриллиантах, мужчины во фраках. Это был другой мир. Мир, где не было грязных подъездов, трупов в подворотнях и дешевой водки.
Но Владимир знал: под этой блестящей оболочкой скрывается та же грязь, только упакованная в шелк. И где-то здесь, среди этих улыбок и поклонов, ходит человек, который может убивать взглядом.
Он поправил манжеты, сделал шаг вниз и растворился в толпе гостей, став одним из них.
Никто не посмотрел на него косо. Никто не спросил приглашение. Для них он был просто очередным пиджаком в толпе, чьим-то знакомым, двоюродным братом, шурином.
Владимир Арсеньевич взял с проплывающего мимо подноса бокал с шампанским, сделал глоток и, поморщился.
Просекко.
Он ненавидел просекко.
* * *
Двери распахнулись бесшумно и плавно, словно их толкали не лакеи в ливреях, а духи, служившие роду Громовых.
Мы шагнули через порог, из прохладной осенней ночи в сияющее, теплое нутро особняка. Яркий свет хрустальных люстр, отраженный в сотнях зеркал и начищенном паркете, на мгновение ослепил, но я даже не моргнул, привычно держа лицо. Шая шла рядом, ее рука, прохладная и невесомая, лежала на моем локте.
И тут случилось то, чего я, признаться, ожидал, но масштаб реакции все равно меня удивил.
Гул голосов, что находились к холлу ближе всего, утихли, словно кто-то невидимый нажал на пульте кнопку «Mute». Тишина распространялась волной от входа вглубь зала: сначала замолчали те, кто стоял ближе всего, затем те, кто заметил, что замолчали первые, и, наконец, даже самые увлеченные сплетники у камина повернули головы, чтобы понять причину внезапной тишины.
Десятки, нет, полсотни глаз устремились на нас.
Это было практически ощутимо. Тяжесть чужого внимания навалилась на плечи как свинцовая плита, но смотрели в основном не на меня.
Все смотрели на Шаю.
Мужчины от юных наследников родов с пушком на верхней губе до убеленных сединами мужей застыли, забыв о своих бокалах и спутницах. Их глаза расширились, в них читалась смесь изумления. Они смотрели на ее острые уши, украшенные тонкими золотыми нитями, на ее бледную, светящуюся изнутри кожу, на