Пошла в горсовет. Он стоит на том месте, где до войны было первое Госкино — необычайно красивое здание, уничтоженное фашистами. Но хорош и новый горсовет — просторный величественный, с современным размахом.
С вечера записалась к зампредисполкома по жилищным делам. Список составлялся такими же, как и я, жаждущими получить жилплощадь. Все вместе просидели ночь в парадном через дорогу.
От разговора с зампредседателем чувство в целом осталось приятное. Он записал мою фамилию, дату получения реабилитации и велел снова обратиться в райисполком по повод взятия на квартирный учет.
С тяжелым сердцем пошла я вновь к этой неприятной женщине в райсовет, но она, видимо, получила предписание от горисполкома — немедля назначила мое дело на повторное слушание на райисполкоме.
Снова заседание исполкома. В этот раз со мной пришли и Тэна, и Гриша, и я волновалась меньше. Тон задал председатель, сразу предложил взять меня на квартирный учет,и наконец-то это важнейшее для меня решение состоялось.
Теперь, примерно раз в месяц, прихожу рано утром к двери райжилотдела, записываюсь в очередь, сижу до половины дня и, попав в кабинет, спрашиваю, нет ли для меня какой-нибудь свободной комнатки (о квартире тогда одиночки и не мечтали). Неприязненный ответ начальницы неизменен: «Ничего нет». И, опустив голову, ухожу восвояси, а через месяц снова начинаю робкую атаку.
У Тэны я прожила около пяти месяцев. Тяжелые это были месяцы. Подходят Октябрьские праздники, а я все еще сплю на балконе. Тэна соорудила мне ватный чепец на голову, натаскала теплых одеял. Но не только холод мешает спать: из Гришиной комнаты на балкон выходит большущее окно, а Гриша не меньше чем до трех ночи печатает на машинке, и мне нечего и думать заснуть под этот стук. Тэна тоже ложится в три-четыре часа ночи, так уж у них заведено. Но после бессонной ночи оба спят допоздна, а мне надо рано вставать. Недосыпаю, чувствую себя прескверно. Нужно искать какое-то другое пристанище. Но где?
Приютила меня на две недели давняя подруга Тэны — Мила, с которой мы когда-то мыкали горе в Новосибирске. После десяти лет лагеря она — в Киеве, с детьми, но муж в ее отсутствие ушел к другой женщине, а мать умерла.
Потом соученик Тэны по институту Толя Поляков, редактор киностудии имени Довженко, уехал на четыре месяца в командировку и предоставил мне свою комнату. А дальше что? И тут судьба решила сжалиться надо мной хоть в отношении временного пристанища.
Моя подруга Нина Силенчук познакомила меня со своей сотрудницей, тоже врачом. Ирина Сергеевна Петрова недавно вторично вышла замуж, живет с семьей на Печерске, а ее комната по улице Ленина пустует. Узнав о моих бедствиях, добрая Ирина Сергеевна предлагает мне обитать в ее комнате, пока они с мужем не подыщут обмен.
С какой радостью я переехала туда со всеми вещами! Эта комната, хоть и без элементарных удобств, была для меня спокойным пристанищем на продолжении года и четырех месяцев.
Продолжаю ходить в райсовет. Все надеюсь получить отселенческую комнату — многим семьям, ютившимся в одной комнате, теперь дают квартиры на Первомайском массиве — это первый из киевских послевоенных жилых массивов. Хожу, прошу, но ледяной ответ красивой ведьмы неизменен: «Ничего нет». И я чувствую, что, пока эта женщина сидит здесь, ответ всегда будет только такой.
Глава IV. СВОЯ КВАРТИРА
И вот однажды, придя в райсовет, узнаю, что с начальницей жилотдела случилась неприятность. Присутствуя при заселении очередного дома на Первомайском массиве, она поднялась на пятый этаж, а там на нее накинулся военный инвалид и принялся бить костылем. Кто-то его поддержал, она катилась с лестницы, а люди, избивая ее, отводили душу. Жестоко, но... Пострадавшую положили в больницу. Уьидела я ее месяца через два. Неузнаваема! Жалкая, ни красоты, ни самоуверенности, на осунувшемся лице — остатки синяков, кровоподтеков. Тогда мне зло подумалось: и в этом восторжествовала правда.
Через какое-то время назначили нового завжилотделом. Прихожу я в приемный день, как обычно, просидев огромную очередь, в кабинет начальника и вижу невысокого круглоголового мужчину. Волосы ежиком, черные, ни одной сединки, хоть возраст уже явно солидный. Поднимает он на меня глаза, тоже черные, внимательные, предлагает сесть и рассказать о себе. Когда я, впервые в этом кабинете, сидя, а не стоя, все вкратце изложила, он сочувственно подытожил: «Вам совсем не надо ходить сюда в дни приема, записываться в очередь, сидеть ночами. Вы уже состоите на квартирном учете, осталось только выбрать себе квартиру из тех, что освобождаются в центре после заселения новых домов. А для этого заходите ко мне в любое время, лучше вечером, я буду сидеть здесь и знакомиться с делами. Вместе и подберем для вас жилплощадь».
Что?! Что?! Не ослышалась ли я? Мне надо «выбирать» себе квартиру? Приходить сюда без очереди в любой вечер? Что это — сон мне снится?
Смотрю, как ошалелая, на нового начальника, а тот улыбается: «Почему вы молчите?» — «Потому,— отвечаю,— что не привыкла, чтобы здесь так со мной разговаривали».— «Бедная,— сочувственно качает он головой,— хлебнули вы горя. Очень жаль, что и теперь, когда законность восстановлена, находятся еще люди, так не по-советски себя ведущие».
Надо ли рассказывать, какой счастливой я шла домой? Душа пела.
Прихожу к новому начальнику дня через два, к семи вечера. Сидит один в своем отделе. Встретил меня все той же доброй улыбкой.
«Есть у меня адресок для вас! Комната в доме № 12 по улице Чапаева».
Боже мой, моя улица! Помчалась я туда, но нет: первый этаж, комната всего двенадцать метров, без балкона. С грустью пришлось отказаться.
С того дня начал Петр Кузьмич (так звали этого доброго человека, подполковника в отставке) давать мне адреса освободившихся комнат, а я — то с Тэной, то одна — осматриваю их, но все какие-то неподходящие попадаются. То очень маленькие, то без удобств, то совсем темные.
И вот