После проделанной работы я со спокойной совестью принялся за еду. В принесенном пакете оказалась кастрюлька с пюре, ещё контейнер с гуляшом и хлеб. Я разделил на две порции, оставил на вечер. Пока грел, сползал в ямку, разведал обстановку с продуктами. В принципе было чем поживиться, есть картошка и овощи, также банки с соленьями-вареньями. К пюре я вытащил закрутки: квашенную капусту и соленные огурцы. С голоду я не умру, но всё же деньги были нужны, хотя бы хлеб купить и чай.
Только я помыл тарелку после своего то ли позднего завтрака, то ли раннего обеда, и вставил в решетчатую сушку над раковиной, как снова раздался стук в дверь. Я усмехнулся – первый день живу тут, а уже с самого утра визит за визитом.
Я распахнул дверь и с ещё большим удивлением обнаружил за ней Платона.
– Здравствуй, Арсентий, – с легким поклоном поздоровался хорс и уставился на меня своими черными глазками.
– Привет, – хрипло отозвался я, – ты как меня здесь нашел?
Платон ничего не ответил, лишь хитро улыбнулся.
– Что-то хотел? – спросил я. – А то холодно так стоять с открытой дверью.
– Ты подумал над нашим предложением? – поинтересовался он, входя внутрь.
Вообще-то я напрочь забыл об их проблеме с Морой.
– Вы заварили люк? – осведомился я.
– Заварили, – кивнул он.
– И?
– Пробила гадина!
– Плохо.
– Не то слово, раскидала-разметала свое смрадище пуще прежнего. Службу негоже вести. Подсоби, а, Арсентушко? Отец Викентий тридцать тыщ посулил, – пропищал Платон.
Я заскрипел зубами – деньги мне как раз были нужны позарез.
– Ладно, – выдохнул я.
С минуту я соображал, что мне нужно взять с собой. Фонарик. Зажигалка и сигареты уже лежали в кармане рабочих штанов. Я снял фонарик с крючка и сунул в карман старой дедовой куртки. Пойду в ней, не пачкать же нормальную одежду. Переложил шарики из своей сюда же. Сапоги тоже решил надеть дедовы.
До молельни мы шли молча, я курил по дороге, любовался на первый снег. Вспомнил, что так и не побрился. Пообещал себе, что как только вернусь, так сразу и побреюсь. Платон повел меня тем же путем – через калитку в заборе и двор – каким выводил в прошлый раз. Мы подошли сразу ко входу в тот зал, где находился люк. Замшелые дверки сейчас были распахнуты настежь, а бедный отец Викентий качался на пороге, уставившись взором ввысь, не то молясь, не то проклиная кого-то. Наконец, он спустил свои очи с неба и заметил меня.
– Арсентушко! – воскликнул отец Викентий, вскидывая руки. – Ты наше избавление!
– Ну, показывайте, что у вас там стряслось, – бросил я.
– Входи, смотри! – Отец Викентий вышел из проема, уступая мне место для прохода, и я вошел внутрь.
В первый момент меня аж развернуло от ударившего в нос ядреного запаха нечистот. Зал выглядел будто прорвало канализацию. Весь пол был изгажен черно-зеленой слизью с ошметками, лучше бы не знать, чего. На противоположной от люка стене зияла внушительная вмятина в форме круга, похоже взрывом подбросило тяжелую крышку и впечатало в кирпичную кладку. Сама она, чугунная и тяжелая, валялась неподалеку.
– Арсентушко, спустись в недра, поговори с ней, – пропел сладким голосом отец Викентий.
Он снова занял свой пост на пороге, и несмотря на то, что сегодня отец Викентий был весь в черном, внутрь он не заходил, боялся осквернится. Я дошел до открытого люка, достал из кармана фонарь и посветил сквозь решетку – тьма, хоть глаза выколи. Сколько до дна, неизвестно.
– Арсентушко, коли избавишь нас от напасти, я тридцать тыщ дам, – посулил отец Викентий.
Я повернул к нему голову и посмотрел в его маленькие хитрые глазки.
– Пятьдесят, – сказал я.
– Что? – вскинулся он. – Это же грабеж, за такую работу цельных пятьдесят тыщ просить?
– Ну, тогда ищите другого, подешевле, а я тогда пошел, – сказал я, выключил фонарь и решительно направился к выходу.
– Стой-стой, – заверещал отец Викентий и вытянул вперед руки, загораживая мне путь. – Бог с тобой, дам.
– Сейчас, – потребовал я и протянул руку.
– У меня нет с собой, – ответил он и похлопал себя по сутане.
– Тогда зови, когда будут, – хмыкнул я.
И отодвинув его худощавую фигуру, вышел на свежий воздух.
– Сейчас принесу. Только никуда не уходи, Арсентушко, – взмолился он, топая за мной следом. Затем повернулся к Платону и строго наказал: – Проследи.
– Угу, – буркнул тот.
Отец Викентий подобрал сутану и быстренько засеменил в свои покои. Я присел на приступочку, отклонился на шершавые каменные стены и вынул пачку сигарет. Платон неодобрительно на меня посмотрел. Хорсы не курят, на улице он как-то ещё терпел меня, но теперь я находился на его территории.
– Негоже это, – процедил он.
Мне было всё равно. Я щелкнул зажигалкой и закурил. Хотелось насладиться прежде, чем я отправлюсь в опасное путешествие. Я пустил вверх дымок и с вызовом уставился на него. Он ничего больше не сказал.
Отец Викентий вернулся быстро, я ещё не докурил сигарету.
– Вот, – сказал он, показывая мне пачку тысячных.
Я отбросил окурок, встал и протянул руку. Платон покачал головой, подобрал мой чинарик, затушил и понес до мусорки.
– Вернешься и сразу отдам, – пообещал отец Викентий, бросив взгляд на мою вытянутую руку.
– Сейчас, – потребовал я.
– Куда? С собой потащишь? А если потеряешь? – забеспокоился отец Викентий. – Такие деньжищи. Вот вертаешься и заберешь. У меня сохраннее будет.
– Сейчас, – повысив голос произнес я, так и не опустив руку.
– Потеряешь ведь, жалко.
– Мое дело. Деньги же мои, что хочу, то и делаю с ними, – усмехнулся я.
Сделав кислое лицо, он сунул мне пачку в руку. Я стал пересчитывать, он ещё более сморщился, и я понял от чего – в пачке не хватало пяти тысяч.
– Тут всего сорок пять, – сказал я.
– Нет более, Арсентушко. – Развел он в сторону руки. – Буду должен.
Черт