– Нет, Эйвин, – хмурится тот и сжимает пальцы в кулаки, – ты не можешь быть в меня влюблена.
– Попробуешь мне запретить?
– Прекрати, – жестко обрывает Мак. – Во-первых, ты сейчас говоришь, как твой отец, а я не готов обсуждать подобное с его маленькой копией.
Он отворачивается, закрывает глаза, наклоняет голову и беззвучно опускает кулак на каменный пол. Каждое движение занимает у него какое-то время, и это охлаждает мой собственный пыл. Пусть я и вспыльчивая, как отец, но и отходчивая, как он же. Мак выглядит так, словно внутри него разгорается пламя невидимой для меня битвы. И пусть мне хочется обнять его и рассказать, как прекрасно и удивительно все то, что я к нему чувствую, но приходится оставаться на месте.
Мак еще не сказал, что во-вторых. И я не уверена, готова ли это слышать.
Если он сообщит, что никогда не чувствовал ко мне того же, я умру на месте.
– Эйвин, это… – Видно, как мучительно он подбирает слова. – Тебе… нужно кое-что понять.
Каждый миг его промедления отламывает кусочек от моего сердца, чтобы оставить на душе глубокую рану с рваными краями. Горло пронзают тонкие острые сверла, и от невозможности вдохнуть я едва не теряю сознание.
Мак не любит меня. Я его маленькая бонни, девочка, которую он помогал укладывать спать. Ребенок, которого он выносил на руках из подвала. Крошка в платье с зелеными оборками. Он может не открывать рот: каждый довод я слышу прямо из его головы.
Вот бы родиться в другой семье. В другом году. Вот бы быть роковой женщиной с красными губами и на черных шпильках. Я бы встретила его в баре нашего клана и разбила бы ему сердце так же, как он сейчас делает это со мной.
Но я всего лишь Эйвин Магвайр, принцесса мафии и дочь его лучшего друга. Мак не сможет полюбить девушку, которую знает с ее рождения.
– Произнеси это, – сипло выдыхаю я. – Скажи свое «во-вторых».
Не выдержав, я зажмуриваюсь и опускаю голову на свои согнутые колени. Страшно слышать хруст, с которым он сейчас пройдется по моему уже разбитому сердцу, но это необходимо. Здесь, в проклятой беседке, в которую я больше никогда не зайду, мы раз и навсегда решим все недосказанности, и этот жуткий, пробирающий до мурашек хруст я буду ощущать всем телом только один раз в жизни.
Ведь когда Мак объяснит, что не любит меня, я выйду отсюда невестой Белломо.
Решение, принятое за долю секунды, кажется худшим из всех, что я принимала в своей жизни, – даже хуже прямой челки или бессонной ночи перед экзаменом. Но оно единственное, что у меня осталось.
Руки, которыми я обхватываю колени, дрожат, но непонятно откуда взявшаяся внутренняя сила не позволяет ломаться прямо здесь. Не перед Маком. Тогда я точно останусь ребенком, а так… Клянусь себе, что, вернувшись в комнату, закроюсь в ванной и буду плакать так, чтобы небеса обрушились градом на его дом. Чтобы рай и ад объединились отомстить за мое разбитое сердце и превратили его жизнь в чистилище.
– Эйвин, посмотри на меня, – хрипло просит он.
Выдержать удар. Один-единственный удар, это не должно быть настолько больно. Я поднимаю голову, с усилием разлепляя веки, и вижу, что Мак сидит на корточках передо мной. Его очки подняты наверх, к растрепанным волосам, и на переносице остался красный след.
Еще никогда Мак не выглядел настолько живым человеком.
– Я бы никогда не смог играть с твоими чувствами, но…
– Но ты меня не любишь.
– Но твой отец меня убьет, – перебивает он в ответ. – И будет прав.
Я застываю, сраженная этой короткой и совершенно неромантичной фразой, которая сейчас заполняет душу, растекаясь теплом и даже жаром. В сто раз круче признания в любви.
Мак. Мой Мак… Боже, как же неверно я поняла его нерешительность!
– Его я беру на себя, – уверенно отвечаю я.
– Не торопись, – поджимает губы он. – Мы еще ни о чем не договорились.
– Я люблю тебя, – спокойно, словно не первый раз в жизни, произношу я. – А что чувствуешь ты?
– Ох, Эйвин, как же у тебя все просто, – вздыхает Мак. – Это ведь… может еще быть и не любовь.
– А что тогда? Думаешь, я бы стала признаваться, если бы это было таким же временным увлечением, как фраппучино на фундучном молоке? – вскидываюсь я. – Ты ничего не понимаешь.
– Не буду спорить. Но тогда объясни.
– Я ведь даже на выпускной пошла без пары.
– Помню.
– И ни разу не говорила с тобой о парнях.
– Это тоже помню.
– Потому что всегда любила тебя! – Сталь внутри меня крепнет и пронизывает все тело, превращаясь в настоящий стержень.
Мне не нужно подтверждение словами – Мак все равно не так много их говорит. Мне не нужно подтверждение поступками – я видела их всю свою жизнь.
Мне нужно лишь заглянуть в медовые глаза и понять, что я любима. Его взгляд такой же, как у меня, – и только сейчас, когда очки больше не скрывают чувства, я могу наконец это понять. И этой уверенности в глубине зрачков достаточно.
– Представь, что это может пройти.
Мак опускается на колени, протягивает руку и убирает с моего лица длинную челку. Между его бровями снова залегает беспокойная складка, и я сильнее вцепляюсь пальцами в колени – так хочется эту руку поцеловать. Солнце поднимается все выше, и вот лицо Мака полностью освещено. Без очков оно становится таким живым – видно легкую дрожь тонкой мышцы у брови, которую они обычно маскируют.
– Это не пройдет, – медленно качаю головой я. – За столько лет не прошло.
– За сколько?
– Восемь.
Он застывает еще сильнее, а потом вдруг опускает голову и улыбается только правым уголком губ.
– Надо же, а я-то думал, мои два года прозвучат как серьезная заявка.
Его слова пронзают меня насквозь, заставляя застыть, не отводя взгляда. Осознание сковывает каждый мускул в моем теле: Мак любит меня вот уже два года. Панически перебирая в памяти каждое слово, которым мы перебросились, и каждый взгляд, я все еще не могу найти тот самый момент.
– Когда? – с трудом выдавливаю я из себя.
Он все понимает и мотает головой в сторону, но улыбка становится только шире: она наконец захватывает и второй уголок его губ.
– Помнишь, ты заходила в бар перед вечеринкой в академии?
Я помню. Это был… эмоциональный вечер. Мы с подружками два часа выбирали самые взрослые вещи в моем гардеробе, и я так надеялась, что Мак меня заметит. Но вместо него