С ординаторами занимались доценты С. И. Рябов и В. А. Алма-зов. Я была в группе, которую вел Владимир Андреевич Алмазов. Он разбирал с нами по очереди все темы по терапии. Помню, что в течение двух часов занятий с нами Владимир Андреевич не прекращал курить. Одну папиросу гасит, тут же зажигает новую, и так постоянно.
Такое злосчастное курение, конечно, сказалось на продолжительности жизни. Точно, как предсказал Федор Григорьевич в своей монографии «Рак легкого», Владимир Андреевич умер от рака легкого в 60 лет с тяжелыми, мучительными болями.
Владимир Андреевич был очень эрудированным ученым, помнил множество названий по авторам, массу названий лекарственных средств. А еще меня удивляло, как он легко запоминал имена, отчества ординаторов и аспирантов. Он был отличным оратором, его блестящие выступления на защите докторских диссертаций породили всеобщий каламбур, которым стала строчка из Песни индийского гостя: «Не счесть алмазов в каменных пещерах».
Я вела больных в палате с заболеванием крови под руководством Владимира Андреевича. В палате 6 человек, очень тяжело больные женщины с лейкозом. Я под его контролем проверяла назначения, лечение новыми препаратами, механизм действия которых был еще не до конца изучен.
По графику я должна была здесь отработать около двух месяцев, и я помню, как чуть ли не каждую неделю умирали больные, один за другим, несмотря на новые лекарственные средства, которые доставлял для них Владимир Андреевич. Но самый ужас был, когда я присутствовала при вскрытии тех, кто еще вчера был нашим пациентом…
По практической работе у постели больного (у каждого из нас было по 10 больных) нас курировала Тушинская, дочь известного профессора – терапевта М. В. Тушинского. Мария Михайловна – доцент, кандидат медицинских наук, занималась также научной работой по заболеваниям крови. У нее был тяжелый, грубый характер, и, если кого возненавидит, тому плохо приходилось.
Меня она возненавидела не знаю за что; я у нее часто была на посылках: то она меня отправляла в архив искать чьи-то старые истории болезни, то заставляла выполнять сестринскую работу, делать перевязки гниющих ран и прочее. Вместо положенных двух месяцев она меня продержала в подвальном помещении 6 месяцев. Там лежали смертники: онкологические больные IV стадии с тяжелыми осложнениями. Например, больные, оперированные по поводу рака брюшной полости с выведением на брюшную стенку anus preternaturalis (кишка кишечника выводится на живот, так как опухоль перекрывает естественный ход в кишечнике).
После акта дефекации через брюшную стенку отверстие кишечника нужно было промыть, очистить и наложить чистую повязку. Сама Мария Михайловна не брезговала этой работой и учила, как надо обрабатывать послеоперационных онкологических больных, но указания давала в грубой, бестактной форме.
Меня она изматывала своими придирками. Доктора говорили, что у нее такой жесткий характер из-за того, что она не была замужем, и у нее не было детей. Но я ей признательна за то, что научилась уходу за тяжелыми больными, и за эти полгода работы у нее никогда уже не брезговала в обработке гнойных ран, свищей – выходных послеоперационных отверстий. Это мне пригодилось, когда я ухаживала за мамой и родственниками. Хуже этой работы уже не было, а я ее и не боялась.
* * *
Работа и учеба в ординатуре проходила очень интересно, на высоком уровне. Кроме этого, у меня было еще два дежурства в месяц, во время которых ночью отдыхать не приходилось: медсестры вызывали по каждому поводу, там, где надо и не надо, боялись брать на себя ответственность.
Федор Григорьевич предложил мне начать заниматься научной работой. Он подобрал тему, которая нужна была хирургам для дооперационной диагностики пороков сердца. Для хирурга недостаточно было установить только характер порока. Чтобы определить показания к операции и выбрать способ оперативного вмешательства, необходимо было определить степень стеноза и недостаточности митрального клапана, степень нарушения кровообращения, оценить функции створок митрального клапана и их компенсаторную возможность – градиент давления по обе стороны клапана.
Точный дооперационный диагноз дает возможность избежать ненужной операции и предупредить послеоперационные осложнения. Заняться такой работой мне и поручил Федор Григорьевич.
В то время для уточнения диагноза пороков сердца нужно было проводить катетеризацию полостей сердца, то есть прямой метод исследования, когда катетер вставляется в бедренную вену и под контролем рентгена вводится через верхнюю полую вену в левое предсердие. С помощью манометра, находящегося на конце катетера, измерялось давление в предсердии, а затем катетер проводился дальше, в левый желудочек, и измерялся градиент давления (разница между левым предсердием и левым желудочком сердца).
Такие манипуляции были небезопасны и иногда, изредка, заканчивались летальным исходом. Но знать точный диагноз порока сердца для операции было необходимо. Поэтому Федор Григорьевич и поручил мне тему научной работы – проанализировать все существующие не кровавые методы исследований сердца и найти тот необходимый критерий, по которому можно было бы обойтись без катетеризации и уточнить диагноз до операции.
Работать я должна была в хирургической клинике в рентгеновском кабинете в свободное от своей работы время, и, кроме того, должна была освоить такие методы диагностики, как электрокардиография, фонокардиография, баллистокардиография – у всех больных. К сожалению, тогда метод эхокардиографии (УЗИ) не был распространен.
Научная работа должна была перейти в кандидатскую диссертацию. Все свободное время я должна была подчинить работе в публичной библиотеке, изучать русскую и иностранную литературу по митральным порокам сердца.
* * *
Осень все больше вступала в свои права. Часто моросили дожди, и такая осенняя погода больше всего располагала к работе. На кафедре терапии работа шла своим чередом. Между основным зданием клиники и лабораторией на 3-м этаже проходила крытая застекленная галерея. Из нее было видно здание кафедры госпитальной хирургии, где работал Федор Григорьевич, и свою машину «Волгу» с номером 25–75 цвета белых ночей он ставил на углу здания своей кафедры, а я ее отчетливо видела сверху.
У нас была условленность: когда Федор Григорьевич был свободен, он заранее на заднее стекло машины прикладывал белый лист бумаги, это означало, что мы можем встретиться в условленном месте у Ботанического сада в 7 вечера.
Однажды Федор Григорьевич предложил мне поехать к нему на дачу. Был субботний день. Ночью подмораживало, но к утру солнце растопило иней на зеленой траве, и, когда мы выехали за город, природа предстала во всем великолепии.
После обширных голых степей я вдруг увидела лес высоких сосен и