— А тебе, Колян, конечно, скучно было… — догадался я.
— А то! — подтвердил Колян. — А че делать-то? Оливье я, само собой, схомячил, мандарины — тоже. Книжки я домашние за время карантина уже все перечитал. Читать больше было неохота. Радио слушать — тоже. Железная дорога сломалась. Решил я телек зазырить. А его надо было как-то настраивать. У нас в семье завсегда так было: один смотрит, а другой антенну держит. Ну, пока мы новый не купили. А настраивать сам я еще не умел… И тут звонок в дверь!
— Ну-ка, ну-ка… — поторопил Коляна Илюха «Бондарь». — Давай дальше!
— Ко мне сосед Лешка забежал, навестить, — продолжал Колян. — Он ветрянкой давно, еще в два года переболел. И его ко мне, разумеется, отпустили. Ну вот, Лешка мне и говорит: «А ты, Колян, знаешь, что если человек лампочку в рот засунет, он уже ее обратно ни за что сам не высунет? Только резать надо! Шрам делать страшный, от уха до уха! Как у дяди Бори с третьего этажа!».
Кирилл Лобанов снисходительно хмыкнул. А Колян тем временем вещал:
— Я, мужики, подумал, подумал и говорю: «Да фигня, Лешка! Что тут сложного? Сунул да высунул. Какие нафиг шрамы?». В общем, взял от скуки стремянку, выкрутил лампочку в коридоре, подождал, пока остынет, ну, и сунул ее в рот.
— Лешке, надеюсь? — уточнил я.
— Да если бы… Себе… Умник, блин!
— А тут мама с бабушкой вернулись? — предположил догадливый Лобанов.
— А то! — снова согласно кивнул рассказчик. — Прикиньте, пацаны! Картина маслом. Темная прихожая, и оттуда в свете окна выплывает мумия с лампочкой во рту… И мычит нечто нечленораздельное. А рядом — Лешка, весь белый от страха. Представлял, наверное, как мне шрам будут делать. Кстати, пацаны! Бабушка меня до сих пор уверяет, что тогда-то она и поседела окончательно. Ну хоть без шрама от уха до уха обошлось, и то хорошо. Отвезли меня в «травму», все сделали…
— А этот… Лешка? — живо спросил Тимошка Белкин. — Что с ним?
— Да все нормуль с ним! Лешку-то потом еще час целый уговаривали из-под кровати вылезти! — хихикнул Колян. — Он в комнату убежал и спрятался. Все боялся, что мои мама с бабушкой его убьют за то, что он меня на эту блуду подбил…
— Хорош! — благодушно кивнул я, насмеявшись вдоволь. — Тоже годится. Твой ход, Колян, засчитан. Дальше кто? Димка?
— Ага! — бодро уселся на кровати новый рассказчик — Димка Зубов. — У меня, мужики, тоже новогодняя история. Я тогда тоже, как Колян, мелким был. И как-то на новогодних каникулах одну заразу подцепил. Погулял целый день на улице без шарфа и шапки — и снова здорово! То ли простуда, то ли еще чего… Фиг его знает.
— Просту-у-уда? — разочарованно воскликнул Илюха. — Всего-навсего? Да ну его нафиг! Это неинтересно. Вот если бы аппендицит у тебя хотя бы был! Или перелом какой. Или, на худой конец, вывих! А простуда — фигня! Не знаю, кто как, а я в детстве очень любил ею болеть. Один раз даже полчаса в труселях на балконе стоял, чтобы заболеть. А че? Лежишь себе под одеялом, телек зыришь, молоко с медом пьешь… Никаких тебе контрольных, никаких диктантов… И вставать спозаранку не надо. Помню, я тогда каждый день чуть ли не до двенадцати дрых… Ешь, спишь, телек смотришь…
— Да ты послушай, «Бондарь»! — обиженно перебил его Димка, недовольный тем, что начало его истории не произвело на слушателей должного впечатления. — А потом вякай! «Ешь, спишь, телек смотришь… ». Как бы не так! Ты мою бабушку плохо знаешь!
— Ладно! — признал поражение «Бондарь». — Рассказывай!
— Короче, мы как раз тогда с бабулей на дачу поехали, вдвоем. Домишко у нее на отшибе стоит, в самых дебенях. До Москвы — километров восемьдесят, не меньше. И метель — жуткая. Дальше, чем на пару метров, ничего не видно. А мама в командировке была…
Я, кажется, сообразил в чем дело… Простудившегося пионера начали лечить. И в случае с Димкой Зубовым лечение точно не закончилось бы подогретым молоком с медом и «лежи под одеялом и не вылезай».
Бабушка у него была очень… нет, не так… о-о-очень переживающая!
Хоть и прошел целый год, а я до сих пор помнил, как она штурмовала КПП, требуя у дежурного вызвать разлюбезного внучка Димочку. И неважно, на уроке он, на строевой или вовсе в наряде… А когда внучок приходил, то тревожная бабуля уже издалека начинала кудахтать, как он исхудал. А потом пыталась накормить его домашним супом и пирожками. И все время плакала…
Пришлось мне вмешаться, чтобы прекратить ежедневные свидания, потому что у Димки, возвращающегося с КПП в расположение, всякий раз были глаза на мокром месте. И пацаны уже начинали его дразнить «Нюней».
Кажется, в те новогодние каникулы терпеливому и безотказному Димке пришлось испытать на себе все суровые методы советской домашней медицины… И вместо того, чтобы просто дать несчастному школьнику пару-тройку дней спокойно поваляться под одеялом, регулярно проветривая комнату, бабушка Ольга Афанасьевна пустила в ход весь пыточный, то есть лечебный арсенал. Разумеется, из самых добрых побуждений…
— Луковый сок в нос бабуля тебе капала? — предположил я, уже заранее зная положительный ответ.
— А то! — хмуро подтвердил Димка. — И не только сок. По всем пунктам прошлась. У нее с собой талмуд какой-то был, еще с пятидесятых годов, куда она рецепты выписывала. Сначала луковый сок. Потом синяя лампа. Потом яйцо вареное на нос, в шерстяной носок завернутое. И горчица, само собой, в таз с кипятком. Ноги чтобы парить. Чуть не сварился. Горячо, говорю, бабуль. Добавь холодненькой. А она: «Я такой всю жизнь парю, с войны еще, и ничего! Терпи! Все для здоровья!». Я уж думал было бабушке предложить в таз лаврушки кинуть, да перца горошком… Чтобы, дескать, суп из школьника получился. Но побоялся.
— Стало быть, ты, Димыч, все простудные пытки пережил? — хихикнул Тимур.
— Все! От начала до конца! — хмуро