Подарок, который была дана ей на день совершеннолетия, когда девочка превращается в женщину, когда она получает право на тайны, на магию, на то, что старше времени. На перстне была выгравирована надпись на древнем языке, языке, которым говорили волхвы, когда Россия ещё верила в старых богов и просила у них благословения.
Надпись говорила просто: «Память — святыня».
Память о том, кто ты. Память о том, откуда ты пришла. Память о том, кто тебя любил. Память о словах, которые были сказаны, но не должны быть забыты.
Елена развернула записку Данилы. Осторожно, как если бы это была святыня, как если бы это были слова богов, сложила её в маленький свиток. Её пальцы дрожали, но она не позволила себе останавливаться.
Перстень был изготовлен так, что ледяной камень был полым внутри, не полностью, но достаточно, чтобы вместить маленькое письмо, маленькую тайну. Мать её это знала, когда давала перстень. Мать знала, что будут времена, когда слова нужно будет сохранять, прятать, держать близ сердца, не позволяя никому их видеть.
Мать знала, что будут времена, когда письмо станет единственной связью между двумя людьми, разделёнными пропастью, временем, смертью.
Елена спрятала записку внутрь перстня.
Когда она это сделала, ледяной камень светился ярче.
Он светил не холодным синим светом, как раньше. Он светил серебристо, как луна, которая смотрит вниз на спящий мир и видит в нём надежду, красоту, будущее.
Елена надела перстень на палец.
Холод от него прошёл по её руке, вверх по локтю, в сердце. Но это был холод живой, холод, который имел значение, который был наполнен смыслом, который нёс в себе голос человека, готовящегося к смерти.
Холод, который говорил: я жив. Я верю. Найди третий путь.
На следующий день Елена начала работать.
Она больше не писала. Писание было бесполезным в Башне Молчания — слова исчезали, как если бы их никогда не было. Вместо этого она думала.
Она думала о том, что видела в подземелье. О цепях, которые были одновременно светом и тьмой, огнём и льдом. О том, как они начали трансформироваться, когда Мария касалась их. О том сером свете, который родился из примирения противоположностей. О мелодии, которая звучала в ледяном сердце.
Она думала о Ксении. О том взгляде в её глазах, когда королева говорила о страхе хаоса. О том, как боль в голосе Ксении была настоящей, не притворством, не политическим расчётом. О том, как королева была так же пленена порядком, как Скипетр был пленён цепями. О том, как две женщины, королева и странница, были связаны одной цепью страха.
Она думала о Даниле. О его вере. О том, как он верил в неё, когда она сама не верила в себя. О том, что для него она стоила больше, чем его собственная жизнь. О том, как он готов был отдать эту жизнь, если это поможет ей найти третий путь.
И она поняла.
Поняла то, что не смогла понять раньше, что не может понять никто, пока не столкнётся со смертью в лицо.
Третий путь — это не ни один из двух путей. Это не революция и не подчинение. Это не разрушение старого и не консервация прошлого. Третий путь — это метаморфоза, которая содержит в себе оба предыдущих пути одновременно.
Это путь, который говорит: мы не выбираем. Мы трансформируем.
Ты боишься хаоса? Хорошо. Твой страх тоже часть пути. Твоя ответственность, твой долг, твоя любовь к порядку — всё это часть того, что нужно для трансформации. Твой страх нужен, потому что без него не будет уважения к магии. Без него магия разрушит мир.
Ты веришь в революцию? Хорошо. Твоя вера тоже нужна. Твоя решимость, твоя готовность умереть, твоя вера в то, что может быть что-то лучше — всё это нужно. Твоя вера нужна, потому что без неё не будет движения вперёд. Без неё мир останется замёрзшим.
Но ни один из этих двух путей не может существовать без другого.
Трансформация требует обоих. Требует света и тьмы, огня и льда, революции и порядка, веры и страха, смерти и жизни.
Требует всех.
Елена встала с кровати на двенадцатый день заточения.
Ровно за двадцать четыре часа до казни Данилы.
Она подошла к окну. Посмотрела сквозь ледяную решётку на Кремль, который лежал внизу, укрытый снегом, окутанный магией, живой магией, которая дышит и ждёт.
На Кремль, где на расстоянии всего в несколько сотен шагов Данила сидит в камере и верит в неё.
Верит, несмотря на то, что его казнь запланирована на утро.
Верит, несмотря на то, что королева боится его.
Верит, несмотря на то, что весь мир говорит ему не верить.
Верит, потому что верит.
Елена прижала руку с перстнем к груди.
Перстень был холоден. Ледяной камень светился серебристым светом. Но внутри этого холода, внутри этого света, были слова Данилы. Слова, которые говорили ей найти баланс. Слова, которые были молитвой и проклятием одновременно.
И она найдёт его.
Не за месяц, как обещала Ксения.
За одну ночь.
За последнюю ночь перед казнью.
За ночь, в которую либо она спасёт его, либо его смерть принесёт третий путь через кровь.
Либо магия трансформируется, либо мир остаётся замёрзшим.
Елена закрыла глаза в Башне Молчания.
И в молчании услышала крик магии, которая пробивается сквозь холод и время, сквозь молчание и страх.
Крик, который был приказом.
Крик, который был молитвой.
Крик, который был третьим путём.
Глава 29: Буран возвращается
Ночь на рассвете казни была сжата, как кулак.
Холод в Башне Молчания стал ещё более плотным, ещё более материальным, как если бы Башня знала о приближающейся смерти, как если бы сам воздух скорбел по человеку, которого вот-вот должны убить. Елена лежала на кровати, не спала, не думая. Просто лежала, слушая пульс собственного сердца, считая удары, как если бы это могло остановить время, как если бы каждый удар сердца был песней, которая могла бы спасти Данилу.
Один… два… триста сорок семь…
В окне был виден восход. Ещё не рассвет. Но уже предчувствие рассвета, когда звёзды начинают угасать, а небо становится серым, как холодная металлическая пластина, которая по секундам, по минутам, по мгновениям становится всё светлее, всё светлее, приближая момент казни.
На площади Кремля, в эту самую минуту, Данила ждёт.
Елена пыталась представить, где он. В какой камере, в каком холоде. Ждёт ли он, сидя? Ждёт ли, стоя?