Ангустиас в бешенстве повернулась и потянула ручку дверцы на себя. Толкать дверь она не стала, но всем своим видом продемонстрировала серьезность намерений. Желание съесть чего-нибудь кислого становилось нестерпимым, так что она пригрозила выпрыгнуть из машины и пешком дойти до заправки, если он немедленно ее туда не отвезет.
– No quieres que tu hija salga con cara de pepinillo, ¿verdad? [5] – сердито спросила она.
Парень уставился на нее в недоумении. Он неплохо понимал испанский, но смысл мексиканских выражений обычно оставался для него загадкой.
– Если не утолять свои желания во время беременности, ребенок родится похожим на ту еду, которую тебе хотелось, – объяснила Ангустиас.
Друг сморщил нос:
– Ерунда какая-то.
– Вовсе нет, – возразила Ангустиас. Конечно, мексиканские народные приметы иногда звучали глупо, но они несли в себе мудрость сотен поколений. А с мудростью сотен поколений не поспоришь, если только ты не тупой и не безрассудный. Ангустиас можно было назвать безрассудной, но точно не тупой.
– Ну, допустим, тебе захочется манго.
– У ребенка будет желтуха.
Парень хихикнул.
– Это не смешно. Это, – Ангустиас ткнула пальцем в живот, давая понять, что речь идет и о ребенке, и о ее аппетите, – очень серьезно.
– Значит, если ты считаешь, что малышка будет похожа на огурец, у нее будут… прыщи?
– Возможно. А если над ней будут издеваться из-за этого? Ты сможешь с этим жить?
Парень закатил глаза, но все же помотал головой.
Один запрещенный поворот и десять долларов спустя Ангустиас наконец стала обладательницей кислых лакомств. Успокоившись, она смогла более вдумчиво поразмышлять над своим внезапным желанием. «Может быть, все не так буквально», – сказала она, отхлебывая лимонад. И тут ее осенило, причем столь же внезапно. Ангустиас ахнула от ужаса, а ее парень в изумлении вильнул влево и чуть было не врезался во встречный автомобиль.
Мироздание, или бог, или кто там отвечает за подобные знаки, сообщал Ангустиас, что ее дочь будет вечно недовольной и неприветливой особой, причем весьма неприветливой, учитывая обстоятельства. Ангустиас не желала мириться с тем, что такое ужасное предзнаменование может сбыться, и тут же решила, что назовет дочь Фелиситас [6].
Несмотря на знак свыше, Фелиситас Оливарес не стала угрюмым ребенком. Однако родилась она с кислым выражением лица. Увидев ее, акушерка сразу почувствовала осуждение и подумала, что, быть может, малышка вовсе не собиралась появляться на свет именно сейчас. Купая и пеленая Фелиситас, медсестры испытывали сомнения в правильности своих действий. Иначе почему ребенок выглядит таким расстроенным? Одна из них даже дала себе зарок хорошенько подумать, прежде чем заводить детей. Если ей настолько не по себе от недовольства чужого ребенка, как же она выдержит неодобрение собственного?
Теперь как минимум трижды в день Ангустиас приходится тереть лоб дочери, напоминая ей о необходимости перестать хмуриться.
– Ты станешь первой десятилетней девочкой в мире, у которой появятся морщины, – говорит она Фелиситас, отправляя ее утром в школу. Приподнимается, тянет руку через кухонный стол и разглаживает складочку между бровями.
– Ничего страшного. – Фелиситас отмахивается от ее руки. – Морщины – признак мудрости.
– Откуда ты знаешь? – удивляется Ангустиас. Не обращая внимания на протесты дочери, она тщательно проводит большим пальцем по бровям девочки. Как только Ангустиас садится обратно, дочь снова хмурится. Но это не повод для серьезного беспокойства. Утренняя хмурость Фелиситас не более чем скверная привычка, а вовсе не признак гнева. Ангустиас может судить об этом по бледно-желтому облаку над макушкой дочери. Более теплый тон был бы идеальным, но сейчас утро и ей надо идти в школу. Любой оттенок желтого можно считать благословением.
– Abuelita [7] Ольвидо очень мудрая женщина, – объясняет Фелиситас. – По крайней мере, так она утверждает, а лицо у нее сморщенное, как чернослив. Автобус пришел. Мне пора.
Фелиситас ставит грязную посуду в раковину, целует мать в щеку и выбегает из квартиры, оставив дверь широко открытой. Обычно Ангустиас кричит дочери вслед, чтобы та закрыла дверь, и желает хорошего дня, но сегодня что-то не так, что-то, чему Ангустиас не находит объяснения. Внутри прорастает маленькое семя беспокойства. Листочки прижимаются к ее нутру, ей кажется, что ее вот-вот стошнит. Она нюхает остатки молока в миске с хлопьями. Обычный запах. Это точно не отравление.
Ангустиас сидит на кухне и смотрит, как Фелиситас бежит к школьному автобусу, остановившемуся на противоположной стороне улицы. Она не меняет позы даже после того, как улица пустеет и ей остается лишь наблюдать, как сосед поливает растения. Он машет Ангустиас. Она безучастно смотрит в ответ.
Звук хлопнувшей двери возвращает Ангустиас к реальности, но лишь на мгновение. Она относит пустую тарелку в раковину и моет посуду, не переставая задаваться вопросом, откуда Фелиситас может знать, как выглядит ее бабушка. Последний раз Фелиситас видела Ольвидо, когда ей был месяц. Единственный образ бабушки, который может храниться в памяти девочки, – это старая фотография, сделанная в первый день рождения Ангустиас. Ольвидо тогда было тридцать шесть. Ни одной морщинки на лице.
Возможно, она неверно истолковала оттенок над головой Фелиситас и приняла жемчужно-белое безразличие за бледно-желтый предвестник радости. Значит, теперь Фелиситас относится к своей бабушке с безразличием? Что ж, безразличие – это хорошо, гораздо лучше, чем обида. А что еще там было, по краям облака? Переход цвета настолько плавный, что Ангустиас не может быть уверена, но, кажется, она заметила озорные красно-оранжевые всполохи, когда Фелиситас упомянула внешность Ольвидо. Вероятно, это была шутка. Фелиситас не может знать, как выглядит бабушка, поэтому забавно, что она представляет ее лицо «сморщенным, как чернослив».
В мысли Ангустиас вновь врезается посторонний звук, на этот раз пронзительный звонок мобильного телефона. Она благодарна за возможность отвлечься и с радостью отвечает, даже не проверив, кто звонит. Достаточно всего нескольких слов, чтобы от радости не осталось и следа.
– Ох, – выдыхает она, и рука ее взметается к дрожащим губам. – Да, да, я здесь. Я… я поняла.
С каждой жгучей слезой, катящейся по щекам, Ангустиас желает одного: чтобы этого момента не было. Она мечтает повернуть время вспять. Приказать себе не отвечать на звонок, не просыпаться, притвориться, что ничего не слышит. Но Ангустиас взяла трубку и услышала ужасную новость, от которой упала на колени и рыдает от боли. Она рыдает, пока рядом с ней