До него донеслись сирены и гудки подъехавших машин: полиция и «скорая помощь». Вошли в дом, собрали детей и увезли обмыть, зашить, осмотреть изнутри и снаружи. Забрали из детской окровавленные грабли, а из курятника – окровавленный совок. Ганнера унесли на носилках, тут же покрывшихся алыми пятнами. Увезли и Люси, всклокоченную и сжавшую губы. Обошли всю ферму, измеряя, записывая, фиксируя пятна крови, поломки. Опросили Лука, Жаклин и Маркуса: в будущей истории о произошедшем найдется место и их хладнокровию, и их потрясению.
Наконец можно и выдохнуть, подумал Лук, и теперь-то уж с насилием покончено. Увы. То была лишь передышка. Главному только предстояло произойти.
* * *
Человек, которого звали Джош Агниц, был одним из немногих обитателей лечебницы «Седар маунт», кто читал местные газеты, которые приносили в Комнату общения. Он сидел в скользком коричневатом кресле и читал в «Калверли пост» рассказ о событиях в Дан-Вейл-Холле. В газете сообщалось, что на семью было совершено жестокое нападение. Мистер Нигби и трое детей получили серьезные повреждения. Все они находятся в больнице, как и миссис Нигби, которая страдает от сильного потрясения. Полиция ведет расследование. Ждут, пока дети достаточно окрепнут, чтобы оказать содействие. Пока больше никого не опрашивали. Имелась фотография Дан-Вейл-Холла, мирно расположившегося в болотистой местности. Фотографий самих Нигби не было.
Новоприбывшая сидела на стуле, сложив руки на коленях. Она ни с кем не разговаривала и ни на что не смотрела. У персонала лечебницы было принято называть пациентов запросто по имени и прибавлять «дорогая» и «дорогой». Новоприбывшей была дорогая Люси. Лицо у нее было округлое, щеки розовые и обветренные, глаза немного запавшие. Волосы растрепались, но Джош подумал, что обычно она их так не носит. В прядях запеклась кровь. Кровь стекала по мягким круглым щекам в уголки рта. Кровь пропитала голубую рубашку и капала на сдвинутые колени. В прежние времена он считал затейливую реалистичность капель и струек доказательством подлинности. Теперь же знал, что крови нет, что прихотливый узор струек, мелкие подробности этого узора ровно ни о чем не говорят.
Надо побеседовать с дорогой Люси, но руки и колени у него дрожали. Старые образы нахлынули на него. Он знал их, как знал и то, что пелена крови, застилавшая сетчатку, милосердно их закрывала. Но все равно был взвинчен. Сможет ли выстоять? Он молил о силе. Кровь становилась все краснее и текла все быстрее.
Подошла медсестра:
– Чашечку чая, Джош? Вы как не в своей тарелке.
Вся в красной дымке.
– Та женщина.
– У нее шок. Много чего пережила.
– А вы правы, мне нехорошо. Кровь ударила в глаза.
Ему нравились шутки, которые мог понять только он, их создатель. Ему нравилось, когда он выражается вроде как образно, а на самом деле точно.
– Чашка чая лечит все недуги, – рассмеялась медсестра.
– Я не люблю чай.
– Ах да. Никак не запомню. Тогда солодовое молоко.
Это он любил. Сладкое, белое. Он вообще был сладкоежкой. Представлял пророка Иезекииля, заглатывающего чрезвычайно сладкие, как мед, свитки.
Положенный ему ларгактил он, как всегда, засунул в тапку. Подходящий момент для разговора с женщиной непременно представится. Нужно только набраться терпения.
* * *
От Перта Спорли Элвету Гусаксу
Дорогой Элвет!
Я все больше сомневаюсь, нужна ли мне санкция от Вас на то, чтобы испытывать чувства к моим пациентам. Отстраненность врача – глубоко неестественное состояние души, к тому же чреватое дурными последствиями. Да, она пригодилась мне в первые дни (и ночи) в отделении скорой помощи, среди всей этой поруганной плоти и диких и безнадежных дармоедов. То было средство выживания. Но вот оно переносится в психиатрию. Мы обещаем нашим пациентам человеческий контакт, человеческое тепло, а подсовываем им расчетливый симулякр, без плоти, без крови, без любви, без желания. И это не просто хороший тон врача. Примитивное представление о равноправии и справедливости. Все пациенты имеют право на мое внимание, но мне-то не все одинаково интересны! А честность в отношениях с миром – пустой звук? Или нет?
Так или иначе, это предисловие – повод рассказать, что недавно я потратил немало времени на изучение истории болезни Джоша Агница, о котором уже рассказывал. У него случилось нечто вроде рецидива. Он снова начал видеть что-то и слышать голоса. В течение трех дней он яростно спорил будто с целым судом инквизиции. И я очень пожалел, что скован профессиональной этикой. Я уверен, что во всех этих разговорах о свете и тьме, пятнах и подтеках, эонах и близнецах, зубах и когтях, о которых он все время твердит, есть какой-то смысл, надо только прислушаться. Пришлось поместить его в одиночку. Он не спал, но не спали и все остальные. Чтобы начать улавливать смысл, сценарий, нужно слушать несколько дней. Много просто ругани, болтовни. Ну, так кажется. Откуда мне знать?
Как бы там ни было, он успокоился. Мне велено, сказал он, быть спокойным. Поэтому я рискнул и позвал его обратно в терапевтическую группу. Похоже, группа идет ему на пользу, поддерживает.
У нас появилась новая участница, женщина лет тридцати, которая пришла к нам после яростной стычки с мужем (он сейчас в больнице). Она спокойная – можно сказать, абсолютно молчаливая. Чуть не зарезала мужа совком из нержавеющей стали. Он с ней руки распускал. У них трое детей, все во время роковой схватки пострадали. Самая младшая, похоже, останется без глаза. Сейчас они находятся под присмотром. Муж утверждает, что жена без видимого повода напала на него и детей с граблями. Говорит, просто взбесилась. Полиция ломает голову, потому что одна из двух старших дочерей эту версию подтверждает, а другая столь же уверенно сообщает, что это отец ударил мать граблями, а она уже потом их схватила. То же