Из окна сейчас видно, как в гавани под нами паромы идут в Коулун и обратно, миллионы людей уже движутся куда-то, а солнце наискось пересекает дома-башни и поднимается над плоскими серебристыми водами Южно-Китайского моря. Я вижу дымовой след самолета над островом Ламма, а где-то в вышине мерцают последние звезды, направляясь в другую часть света.
Мы назвали тебя Дэниел Патрик, но мои китайские друзья сказали мне, что тебе нужно дать и китайское имя, и это чудесное рассветное небо подсказывает мне, что мы тебя назовем Сыном Восточной Звезды. Так что позже, когда мы с тобой будем вдали от Азии, возможно, на каком-нибудь пляже, я смогу рассказать тебе о Востоке и о том времени и людях, которых мы узнали в последние годы двадцатого века. Твое появление перевернуло меня с ног на голову и вывернуло наизнанку. Множество вещей, казавшихся мне важными, я увидел в новом свете за последние несколько дней. Подобно многим иностранным корреспондентам, которых я знаю, я вел жизнь, то и дело сопряженную с большой опасностью: зоны военных действий и стихийных бедствий, тьма во всех своих проявлениях.
В мире, где все так зыбко, где правят амбиции и эгоизм, так легко поддаться этому азарту и начать рисковать жизнью, веря, что наша работа и мнение людей о ней оправдывают наши игры со смертью. Но теперь, глядя на твое сонное личико в нескольких дюймах от меня и слыша твои вздохи и всхлипы, я поражаюсь, как я мог ставить славу, награды и похвалы выше, чем жизнь.
Правда и то, что меня мучают – лучше сказать, гнетут – воспоминания, внезапно такие отчетливые, о каждом несчастном ребенке, кого я встречал. Сказать по правде, в такой момент почти невыносимо думать о том, что где-то обижают, бьют и убивают детей. И все же, пока я смотрю на тебя, меня захлестывают воспоминания.
Я помню десятилетнего Ани Микаила, который умирал от ожогов после напалма в Эритрее, плача от боли и смолкая, когда ветер бросал пыль на его раны.
Помню двух братьев, Доминго и Жуста, в Менонге, в Южной Анголе. 10-летний Доминго носил на спине трехлетнего слепого Жуста, умиравшего от истощения. Доминго говорил мне: «Раньше он был хороший, но теперь у него голод».
В прошлом октябре, когда ты еще был в животе у мамы, я встретил в Афганистане 12-летнюю девочку по имени Чаржа, без матери и отца. Она показывала мне руины своего дома и говорила, что все пропало. И я понимал, что, несмотря на свой малый возраст, она знает об утратах больше, чем я, вероятно, смогу узнать за всю мою жизнь.
И еще одно воспоминание, последнее, о Руанде, об округе Ньярабуай, где я увидел в разгромленной классной комнате мертвую мать с тремя маленькими детьми, жавшимися к ней – их забили до смерти. Дети умерли, прижимаясь к матери, следуя инстинкту, который все мы усваиваем с рождения и несем в себе до самой смерти.
Дэниел, эти воспоминания отчасти объясняют мою одержимость твоей безопасностью, особенную нежность и приступы слепого страха при мысли, что с тобой может что-то случиться. Но есть кое-что еще, одна давняя история, которую я расскажу тебе, как отец сыну, когда ты подрастешь. Это очень личная история, но она составляет часть общей картины. В ней говорится о долгих кровных связях и семье, о наших жизнях и о том, как мы теряемся в них, и, если повезет, выбираемся снова на свет.
Эта история начинается в большом городе 35 лет назад, январским утром, когда на земле лежит снег, по которому идет в больницу женщина, чтобы родить своего первенца. Ей чуть за двадцать, и она еще не вполне освоилась в городе, таком большом и шумном, не то что тихие улочки и пологие холмы ее родного городка. Она идет пешком, поскольку у нее нет денег, и все ценное сдано в ломбард, чтобы ее муж мог купить себе выпивку, подчинившую его волю.
Она мерзнет и садится отдохнуть на крыльцо магазина, где ее замечает проезжающий мимо таксист и отвозит в больницу бесплатно. В тот же день она рожает мальчика, и он для нее, как и ты для меня, становится лучшим из всего, что она видела в жизни. Под вечер к ней приходит муж и плачет от радости при виде сына. Он по-настоящему счастлив. Разбитый с похмелья, но по-своему счастлив, ведь оба они молоды и любят друг друга и своего сына.
Но время, Дэниел, приготовило им неприятные сюрпризы. Алкоголизм одолел отца мальчика, и тот потерял свою семью. Он не думал, что это случится, он этого не хотел, но это случилось. Когда ты станешь старше, сынок, то поймешь, какой сложной бывает жизнь. Как мы можем сбиваться с пути и делать больно себе и другим. К тому времени, как сын его подрос, отец существовал сам по себе, в однокомнатной квартире, живя и умирая за бутылку. Он умер 5 января, накануне дня рождения сына, так много лет назад, в далеком, занесенном снегом городе. Но сын его был слишком далеко, чтобы услышать его последние слова, его последний вздох, и все, что они могли бы сказать друг другу, осталось несказанным.
И все же, Дэниел, когда ты огласил родильную палату своим первым мощным криком и я стал отцом, я подумал о твоем деде и, пусть это покажется глупым, проникся надеждой, что где-то там, на другом конце бесконечности, разделяющей живых и мертвых, он услышал твое гордое заявление. Ибо если бы он услышал тебя, то признал бы отчетливый голос крови, голос надежды и новых свершений, которые ты со всей своей чистотой и невинностью принес в этот мир.
28
Ты – это твой отец
У романиста Мартина Эмиса были сложные отношения с отцом, Кингсли Эмисом, не менее известным литератором, открыто не одобрявшим творчество сына. В 1983 году журнал «Нью-Йорк Обсервер» направил Мартина взять интервью у его кумира, Сола Беллоу, которого он считал величайшим американским писателем всех времен, и между ними завязалась дружба. Двенадцать лет спустя, когда Кингсли Эмис умер от инсульта, Мартин, если верить преданию, позвонил Беллоу и сказал: «Теперь ты мне будешь отцом», на что Беллоу ответил: «Что ж, я тебя очень люблю». Нижеследующее письмо было написано годом позже. В нем Беллоу ссылается на один