‘В ЖИЗНИ НЕ ДЕЛАЛА НИЧЕГО ЖАЛЬЧЕ ЧЕМ ХОРОНИТЬ МОЕГО МАЛЕНЬКОГО ТАЙКА, ОН БЫЛ ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК КАК ТЫ И Я ’.
PS. Надо мне домик его разобрать, немогу выходить и видеть как он стоит пустой – как сейчас. Милый пиши мне и не забывай себя. Молись Богу истинному.
Твоя старушка мать XXXXXX
18
Ода на смерть возлюбленной кошки, утонувшей в чаше с золотыми рыбками
Однажды, в феврале 1747 года, в доме известного историка Хораса Уолпола его кошка Селима решила по обыкновению устроиться у большой китайской чаши, в которую были пущены плавать золотые рыбки, – превосходная позиция для внимательного наблюдения и обдумывания планов. К сожалению для всех обитателей дома, включая и рыбок, на этот раз Селима оскользнулась и упала в воду. Несмотря на отчаянные усилия, выкарабкаться ей не удалось, и Уолпол, получив сообщение о ее смерти, обратился к другу, поэту Томасу Грею, с просьбой сочинить ей подобающую эпитафию. Грей не замедлил с ответом – более содержательным, чем ожидалось, – и первую строфу его Уолпол велел выгравировать на стенках злосчастной посуды.
Томас Грей – Хорасу Уолполу
1 марта 1747 г.
Кембридж,
1 марта 1747 г.
В вопросах выражения соболезнования необходимо соблюдать наивозможнейшую осторожность, и потому мне доставило бы безмерную радость (прежде чем я смогу в полной мере выразить и свою печаль, и искреннее участие в твоем злоключении) знать в точности, кого же я оплакиваю. Я был знаком с Зарой и Селимой (Селимой, верно? Или все же Фатимой?), вернее, я не был знаком ни с одной из них, а только с ними вместе, поскольку никогда их не различал. Таким образом, в отношении прелестной твоей кошки, касательно того имени, которым ты изволил ее величать, я нахожусь в досадном неведении; знаю, впрочем, что хозяева почитают самой красивой из своих питомиц ту, которую больше любят, – и если случится одной здравствовать в то время, как другая безвременно гибнет, то последняя и становится прекраснейшей. Однако молю, если вдруг придет тебе в голову такая мысль, не считай, что в жестокосердной невоспитанности своей я пренебрегаю той, что осталась жива; о, напротив! Позволь же мне теперь, хоть и боюсь ошибиться, предположить, что несчастье постигло полосатенькую; но, пока истинное состояние дел не будет для меня полностью прояснено, я с твоего позволения сдержу в себе горестные крики:
«Tempus inane peto, requiem, spatiumque doloris!» [15]
Что и к лучшему, поскольку мне в освободившееся время предоставляется возможность разделить с тобою радость по поводу чести, тебе оказанной [16]. Лиха беда начало; не успеешь оглянуться, как произведут тебя в масоны, а не то, так по меньшей мере, в гормогоны [17]. Ого! Впрочем, как тебе давно и отлично известно, писатель из меня никудышный, когда речь идет о прозе; и славно – не для тебя, разумеется, а для твоей кошки, feue Mademoiselle Selime [18], каковой я и подарю бессмертие на ближайшую неделю или даже две. Итак:
ОДА НА СМЕРТЬ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ КОШКИ, УТОНУВШЕЙ В ЧАШЕ С ЗОЛОТЫМИ РЫБКАМИ
Над неприступными брегами,
Что сплошь лазурными цветами
Покрыла мастера рука,
Богоподобная царица,
Селима, рока баловница,
Гляделась в воду свысока.
Хвоста изящного движенье,
Атласных лапок отраженье,
И носик, и усы,
Агат ушей, глаз изумруды
Следила в зеркале запруды,
Дивясь на их красы.
Но чу! в волне неторопливой
Всплывают ангелы лениво,
Как гении ручья;
Скользят бесшумно, безмятежно,
Под чешуей своей небрежно
Блеск золота тая.
Враз очарована, смятенна,
Тут нимфа наша дерзновенна,
Опасности презрев,
К добыче вся стремится сладкой;
На рыбу сердце кошек падко,
На злато – сердце дев!
В порыве страсти неизбывной
Свой коготь навострила дивный
И затаила дух,
Но Фатум злой ее смущает;
На край беспечно наступает,
Скользит – и в воду плюх!
Вступивши со стихией в битву,
Мяучит всем богам молитву —
Вотще; напрасный труд!
Мольбе Тритон не внемлет страстной,
Дельфины не спешат к несчастной,
И слуги не бегут.
О девы! Случай сей печальный
Вам преподаст урок начальный:
Соблазн порой нам льстит,
Любви предмет нас больно ранит,
Не все добыча то, что манит,
И злато – что блестит!
Вот, держи; хоть для эпитафии и слегка длинновато.
19
Фосс мертв
Английский поэт и художник Эдвард Лир сообщил в 1887 году своему другу лорду Абердэру трагическое известие: Фосс, полосатый кот, которого Лир взял к себе еще котенком, умер. Новость эта была грустной не только для самого Лира, широко известного в те времена, но и для его поклонников, познакомившихся с котом по рисункам, сопровождавшим произведения Лира. Всего двумя месяцами позже скончался от сердечной недостаточности и сам Лир. Вверху листа с этим письмом рукой его получателя подписано: «Последнее письмо от моего дорогого друга, умершего в январе 1888 года».
Эдвард Лир – лорду Абердэру
29 ноября 1887 г.
Вилла Теннисон,
Сан-Ремо 29 ноября 1887 г.
Дорогой лорд Абердэр,
хотелось бы узнать, как Ваша рука – вполне ли зажила, или все еще беспокоит? Однако днями писать мне затруднительно, хотя обязательства мои в написании все растут.
Ибо, кто был знаком со мной в последние 30 лет, тот знает также, что во все это время кот мой Фосс разделял мое одиночество.
Фосс мертв; и по счастью он вовсе не страдал – под конец его разбил паралич. Вчера я поместил его в коробку и похоронил под большим инжиром у дороги, и завтра там же будет помещен надгробный камень с указанием даты смерти и его возраста (31 год, из которых 30 проведены в моем доме).
Qui sotto è sepolto il mio buon
Gatto Foss. Era 30 anni in casa
mia, e mori il 26 Novembre
1887, di età 31 anni
[Здесь упокоен мой милый кот Фосс. Прожив в моем доме 30 лет, умер 26 ноября 1887 года в возрасте 31 год.]
Друзья, знавшие меня всю жизнь, поймут, насколько тяжела для меня эта потеря. Сам же я не лучше и не хуже, если не считать того, что расшибся 5 ноября – встал ночью, когда лампа погасла, а спички подевал куда-то и не смог найти. Последствия падения ощущал несколько дней, но (сегодня уже четверг, 29 ноября), хвала Господу, теперь они стесняют меня гораздо меньше. Сальваторе нашел камень для Фосса, и выполнил надпись, так