Его судят по четырем статьям обвинения, а именно: заговор, преступления против мира, военные преступления, преступления против человечности.
Он признан виновным по двум последним, самым тяжелым статьям.
Его первого заместителя, напрямую отвечавшего за принудительные работы, за еврейских рабов, военнопленных или членов Сопротивления со всей Европы, приговорили к смертной казни через повешение.
Он же, его начальник, его непосредственный фюрер, получил двадцать лет заключения. Интеллектуально и физически он выглядел гораздо более впечатляюще, чем этот грубый жирный заместитель со смешными гитлеровскими усами.
Слушая оптимистичные заверения своего адвоката, Шпеер рассчитывал на пять-шесть лет тюрьмы. Да, по завершении процесса он сохранил жизнь, но говорит себе, что в 1966-м ему будет шестьдесят один год. Он выйдет из тюрьмы стариком.
48
Шпандау, 20 декабря 1947
Заключенный описывает свою прошлую жизнь на листках туалетной бумаги. Арестантам запрещено писать что бы то ни было, кроме одного в месяц письма родным, для которого они получают один лист бумаги. Узник использует обертки и, главным образом, регулярно выдаваемую туалетную бумагу. Почти как маркиз де Сад. Его, заключенного в Бастилии и пишущего свои книги, в частности «120 дней Содома», на рулоне, скрываясь от тюремщиков, Шпеер не вспоминает. Он не писатель, он военный преступник и преступник против человечности, бывший архитектор и бывший министр вооружения и военной промышленности режима, который теперь считается одним из худших, если не самым худшим из известных в истории, и он выжил в ходе процесса. Теперь он отбывает наказание и записывает воспоминания по мере того, как они приходят на ум, в промежутках между приступами страха, вины, между работой в огороде и прогулками, между минутами жалости к себе, приемами отвратительной тюремной пищи и ночными визитами призраков.
Вождь по-прежнему присутствует в его жизни. Он неожиданно посещает Шпеера в минуты разговоров с остальными шестью узниками, которые тоже хорошо знали фюрера, но не так, как он, заключенный № 5, его любимец.
Вождь приходит к нему в камеру, когда рука Шпеера осторожно, чтобы не порвать хлипкую бумагу, описывает это чудовище. Вождь приходит к нему в снах.
Он хотел бы написать биографию «этого Гитлера», как он его теперь называет, отстранившись, чтобы сделать более понятной собственную жизнь и жизнь немецкого народа. Для него важно разобраться. Он чувствует себя оглушенным, лишенным той необходимой и опасной субстанции, которая открыла его самому себе, провела по пути от восхождения до падения, от опьянения до чувства вины, от восторженности до отвращения и заставила пережить целую гамму чувств – различных, но никогда не нейтральных, всегда избыточных, невыносимых и непонятных даже сейчас.
Ему не хватает власти. Он – побежденный, которому необходимо найти свое место в мире после Адольфа Гитлера. Остальные шестеро говорят о своем фюрере, подчеркивают его особый голос и неистовство, в которое он приводил их самих и целые толпы. Так они оправдывают свое подчинение его чарам, без всякого стыда используя романтическое клише Фауста и Мефистофеля. Но он, арестант № 5, находит такие сравнения слишком упрощенными, хотя, когда он пытается разобраться, у него тоже ничего не получается.
Узник больше не думает о голосе «этого Гитлера». Он лишь различает его молчаливое присутствие и его взгляд. И вдруг вождь возникает рядом с ним, как раньше.
Он вступает в ряды СА в берлинском Дворце спорта весной 1931 года. Тогда сегодняшний арестант только что стал членом партии. У него есть личный автомобиль, поэтому его включают в моторизованный взвод. Временами он выполняет роль шофера начальства. Берлинские штурмовики взбунтовались под влиянием местного командира, мало кому известного националиста, потребовавшего активизировать социальную революцию. Вождь отправил этого командира в отставку, потому что нуждается в предпринимателях для своих планов перевооружения. После чего собрал всех в большом зале, чтобы объяснить свое решение. Он заставил их прождать несколько часов, нагнетая страх, взвинченность, разочарование, неуверенность, после чего вошел без всякого шума, если не считать стука сапог. Он не поднялся на трибуну, чего все ожидали, а неожиданно свернул из центрального прохода в лабиринт боковых, образованный рядами мужчин, стоящих близко друг к другу, и несколько часов переходил от одних к другим, ничего не говоря и пристально глядя в глаза лично каждому. Так он дошел до высокого и стройного молодого человека и мгновение всматривался в него, как он проделал это с остальными. Тогда узник впервые увидел его совсем рядом. Это и впрямь был их первый контакт.
Через много лет арестант стал любимым архитектором вождя, а потом время сделало свое дело – у них появилась общая память, полная куполов, триумфальных арок и повторяющихся ночей, проведенных в разговорах на одни и те же темы и в прослушивании одних и тех же оперетт, например «Летучей мыши» или «Веселой вдовы». Когда заключенный напомнил ему этот эпизод, будучи уверенным, что вождь не помнит его лицо, одно из тысячи увиденных в тот день, оказалось, что вождь ничего не забыл.
«Я знаю, сказал он, я хорошо вас помню!»
Веселый вдовец
(1947–1980)
49
Гейдельберг, Федеративная Республика Германия, весна 1978
«Ну да… Опасно говорить что-либо хорошее о людях того периода. Это всегда воспринимается как восхищение или одобрение».
Он отпускает это замечание, улыбаясь женщине, сидящей перед ним. Она уже научилась узнавать эту улыбку. В ней она различает меланхолию вперемешку со свирепым ликованием, проступающим в моменты, когда он замечает глубинную двусмысленность мира и живущих в нем существ. Они только что говорили о Геббельсе, его недостатках и способностях. «В конце концов, едва ли не начинаешь считать его славным малым», – оценивает она, вызвав у своего собеседника улыбку и ту самую фразу. И все же он уточняет: нет, Геббельс не был славным малым, просто он обладал неким талантом и поставил его на службу злу.
Ее зовут Гитта Серени. Она приехала в Гейдельберг, чтобы написать для «Санди таймс» статью о знаменитом Альберте Шпеере. Она историк и журналистка, родилась в Вене, переехала оттуда во Францию, а потом в США, и теперь живет в Лондоне с мужем, американским фотографом Доном Хонейманом. Ее жизнь не похожа на постоянное путешествие, хотя может так показаться. Своими перемещениями по карте Европы она обязана истории войны. Ее