Она не слышала голоса Шпеера, она приходила на суд всего трижды, и все эти разы он не свидетельствовал, а просто сидел, статный и сосредоточенный. Она услышит Шпеера только спустя много лет, после его выхода из Шпандау, когда он станет всюду выступать, когда его будут приглашать на немецкое радио и телевидение и даже в Лондон, где его очень полюбит Би-би-си. Он высказывается о Гитлере, о нацизме, лагерях и о себе самом. Она слушает, и все это ей крайне неприятно: смесь слишком очевидного обаяния и слишком легко принимаемой вины. И все же она не способна прийти к выводу, что он манипулятор.
Положение Альберта Шпеера кажется ей исключительным, как ни крути! Не только она это чувствует, ее коллеги из газет, издательств, университетов, да и просто массовая публика разделяют ее ощущения – потому что это именно ощущения, впечатления, пробуждаемые этим холодным, уверенным в себе человеком даже в те минуты, когда он выглядит смиренным и стыдящимся своего прошлого, своей слепоты и глухоты в бытность архитектором, министром, фаворитом Адольфа Гитлера. Тот факт, что он мог быть всем этим и в то же время сегодня спокойно сидит перед микрофонами Би-би-си, выходит за рамки его истории и превращает его почти в версию маркиза де Сада, окончательно доказывая, с одной стороны, процветание порока в этом мире, а с другой, злоключения добродетели. Прописная истина, согласно которой несправедливость – глубинный закон природы, перестает быть трюизмом в его присутствии, в присутствии фаворита, архитектора, министра Гитлера, превратившегося в звезду как раз по этим причинам. Историку приходит в голову, что никто из известных личностей, переживших Холокост, не обладает такой аурой в глазах толп и специалистов. Есть, конечно, Эли Визель или Симон Визенталь, но их известность несопоставима со славой звезды Альберта Шпеера.
Конечно, их слава достойна уважения в отличие от отвратительной славы последнего. При этом он никогда не отказывается отвечать тем, кто ему об этом напоминает в более или менее завуалированной форме в ходе радио- или телеинтервью. Но вообще-то все для него складывается благополучно. Как, впрочем, всегда было с самого начала его жизни. Он родился в богатой семье. Его не били и не насиловали родители, или другие взрослые, или товарищи. Он получил хорошее образование. Он возводил памятники архитектуры. Занимал престижные должности. И сейчас его всюду приглашают. Лишь двадцатилетнее заключение приблизило его на несколько шагов к несчастью. Он, однако, сумел превратить пребывание в камере в духовный опыт, прочитав больше пяти тысяч книг и исследовав так глубоко, как это не удавалось никому другому, свою вину немца в уничтожении евреев.
В глазах мира он превратился в объект изучения, не имеющий аналогов, и после выхода из Шпандау приложил руку к формированию своего имиджа, выпустив две книги, ставшие бестселлерами. Серени прочла их и нашла захватывающими, совершенно неотразимыми.
Одна из них, «Третий рейх изнутри», это воспоминания Шпеера с рождения и до Нюрнбергского процесса. Они посвящены главным образом его связи с Гитлером и представляют собой фантастическую галерею портретов и свидетельств, которые служат теперь материалом для фильмов и учебников истории и питают как поиски исторической правды, так и вымыслы. И те, и другие основываются на впечатляющих сценах, например на рассказе о знаменитых, уже почти мифологических, последних днях Третьего рейха.
А еще существует «Шпандау: тайный дневник», его личный дневник, который он вел в тюрьме. По крайней мере, это отрывки из его записей, собранные и отредактированные перед публикацией, что Серени известно. В этом тексте он выглядит для нее еще более интересным, уязвимым, человеком с надломом, искренне стремящимся стать другим. Она следит за его надеждами и отчаянием, его грустью из-за того, что дети растут без него, за появлениями Гитлера в его снах, бессонницей, моральными терзаниями, работой в огороде, религиозными и философскими чтениями, в частности изучением книг протестанта Карла Барта – он штудирует объемные тома его «Церковной догматики». Несмотря на ограничения, он получает газеты, охранники снабжают его информацией, заключенные обсуждают с ним разные темы, а Серени наблюдает за ним. Видит, как он, бывший представитель власти, превратился в зрителя, следящего за происходящим во внешнем мире, в котором он не будет ни действовать, ни принимать решения. Она узнает о его дружбе с духовником-протестантом, французом, бывшим участником Сопротивления Жоржем Касалисом. Серени восхищается его выдумками, когда он, скажем, решает превратить свои ежедневные прогулки в тюремном дворе в кругосветное путешествие. Этот истинно космополитический туристский маршрут, wanderweg, кажется ей замечательным, самым прекрасным из путешествий, потому что в таких условиях описанный вояж равносилен побегу, превращению ограниченного пространства в круиз по земному шару, в котором названия городов задают ритм искреннему желанию оказаться в другом месте. Обойти весь мир. С 30 сентября 1954 года он стал записывать количество пройденных километров. Для начала он хочет добраться до Гейдельберга, дома своих родителей, где теперь живут его жена и дети. Отсюда до него шестьсот двадцать шесть километров. Он любит арифметику, магию цифр, мощь целых натуральных чисел, от нуля до бесконечности, или хотя бы до Гейдельберга на первый раз. Он просчитывает длину своих шагов, взяв подошву за единицу измерения. За месяц он проходит двести сорок километров. Для него, человека действия, это воображаемое кругосветное путешествие – единственное, что ему сейчас позволено. Историк следует за ним в его странствиях. Вена, Белград, Будапешт, София, Стамбул, потом Ближний Восток, Дальний. Он движется в восточном направлении. Вспоминает «Прелюды» Листа и 22 июня 1941 года, когда армия двинулась на Советский Союз. Drang nach Osten, «поход на Восток», геополитическая формулировка, дорогая романтической и националистической культуре Германии, великой и прекрасной культуре Германии по ту сторону нацизма. Он вспоминает своего брата, пропавшего в Сталинграде в конце 1942 года или в начале 1943-го. 13 июля 1959 года он прибывает в Пекин. Представляет себе неожиданные повороты событий, эпизоды политической жизни, за которыми наблюдает