Ум звезды имеет строение специфическое – политическое и радикальное, он развился в испытаниях тотальной войны внутри режима, самого по себе специфического, невиданной доселе помеси расизма и эстетизма, вызывавшей экзальтацию публики, апеллирующей к ее, публики, имперской и убийственной гордости, которая до сих пор никогда не проявлялась с такой силой, принося целые народы в жертву культу крови и земли. Поэтому историку трудно понять, где у Шпеера заканчивается и где начинается расчет, разыгрывает ли он клише несчастного детства, чтобы растрогать аудиторию, или в действительности сочувствует маленькому мальчику, не слишком любимому родителями, каким когда-то был. Особый ум этого человека не просто служил режиму. Он был этим режимом, одной из его самых сильных граней, и историку, сидящей напротив Шпеера в столовой его дома в Гейдельберге, трудно понять, не продолжает ли он использовать свои стратегические и тактические способности даже применительно к обычным обстоятельствам своей детской биографии. Ведь именно эти способности он проявлял по отношению к членам ближнего круга Гитлера, чтобы занять самые высокие должности в структуре нацистской власти.
В конце концов, он – настоящий человек власти и выстраивания имиджей, а какая еще власть остается у него сейчас, кроме возможности сформировать собственный окончательный имидж, образ моральной фигуры, прошедшей через полную аморальность и сумевшей сбежать от искусства и от самой экстремистской политики своего века, а возможно, и всех времен? Пока она ничего об этом не знает, но приехала сюда, чтобы попытаться узнать.
Уже во время их первого совместного ужина историк расставляет все точки над і. Она прочла его книги и все, что его касается. Ей нужно больше. Ей известны все его аргументы, все защитные бастионы. Потому что после публикации шпееровских бестселлеров некоторые историки принялись, естественно, ставить под сомнение его версию фактов, и ему пришлось заново выстраивать систему защиты, частично разрушенную после Нюрнберга.
Он кивает, он отлично все понял. Он это знал, но не мог помешать себе на что-то надеяться. Он разочарован, искренне разочарован, как кажется. Она такая же, как все, устало говорит он. Ей нужно то, что все называют «правдой», по одному четко определенному предмету обсуждения. У всех в голове всегда вертится один и тот же вопрос, и она такая же, как остальные. «Вы такая же, как все, – повторяет он ей несколько раз за ужином, – этот вопрос живет в вас, так что задайте его прямо сейчас, и давайте с этим покончим».
Это еврейский вопрос, вопрос истребления евреев.
Он заключается в следующем: как человек его положения может утверждать, что не знал о судьбе, уготованной евреям? Как министр вооружения и военной экономики, на службе у которого были миллионы рабов, в том числе несчетное число евреев, может заявлять, будто ему ничего не было известно?
Нет, это еще более конкретный вопрос. Такой: знал ли он, как убивали евреев? Знал ли о Треблинке, Освенциме и других местах массового уничтожения?
Она должна спросить его о евреях прямо сейчас, чтобы раз и навсегда закрыть тему.
53
Три недели подряд они перебирают по одному все главные события его жизни. Она заставляет его повторить то, что он уже писал в своих книгах и не раз объяснял в интервью. Она следит, не мелькнут ли противоречия.
Они на время покидают Гейдельберг и едут в дом в баварских горах, купленный на его авторские гонорары и комфортно оборудованный. Они катаются на лыжах, прогуливаются среди весенних сугробов баварских Альп.
Серени переживает головокружительные дни. В баварских Альпах архитектор гулял с Гитлером, теперь она точно так же гуляет со Шпеером в том же месте и слушает его, как он слушал своего фюрера.
Он испытывал притягательность Гитлера, она, в свою очередь, испытывает притягательность этого человека.
Он рассказывает о харизме Гитлера, она теперь готова говорить о безусловной харизме фаворита Гитлера.
Он был архитектором Гитлера, она становится историком Альберта Шпеера.
Она, конечно, не намерена способствовать его славе посредством стопки бумажных листов. Ей нужно вытащить на свет правду о его ответственности. И тем не менее любой довод в обвинение или в оправдание усиливает его легенду, какой бы она ни была – хорошей или плохой. Он – крупная фигура, его имя известно, а ему противопоставлены всего лишь цифры, обезличенные цифры, то есть количество противопоставлено личности. Шесть миллионов евреев и миллионы других жертв принудительных работ на военных заводах – против Альберта Шпеера, единственного члена ближнего круга Гитлера, оставшегося на свободе, предстающего перед камерами и привлекающего внимание специалистов и любопытных.
Как когда-то архитектор и вождь, историк и звезда почти подружились, игнорируя рамки профессиональных обстоятельств. Она признает, что он красивый мужчина, но физическая тяга между ними полностью отсутствует. Разве что однажды, записывает она, он дотронулся до ее плеча, когда зашел вечером к ней в комнату, чтобы поделиться опасениями своей жены по поводу запланированного разговора о еврейском вопросе. Серени пообещала, что никогда не заговорит с Маргрет о евреях, а он поблагодарил, и ей тогда показалось, что он легко коснулся ее так же, как, судя по его «Воспоминаниям», до него однажды дотронулся Гитлер.
Это головокружительная, пугающая, волнующая, жестокая ситуация, серия противоречивых чувств, основанная на симметрии двух пар, архитектора и вождя, историка и звезды.
В одной из бесед она упоминает статью психоаналитика о возможной природе его отношений с Гитлером. Между ними как будто не было ничего сексуального, на такое они не были способны, но мелькало нечто, что автор статьи называет гомоэротикой, непреодолимое влечение, обусловленное масштабом обеих фигур, – художника и человека власти, бывшего солдата и стройного молодого человека. Автор писал о единственных отношениях, которым могли поддаться эти два владеющих собой персонажа, тогда так другие, менее тонкие комментаторы восхищались версией более близкой связи между ними, грубо настаивая на предполагаемой анатомии и сексуальности Гитлера.
Шпеер внимательно выслушал ее и согласился с тем, что этот психоаналитик подошел очень близко к правде. Им действительно довелось пережить такие сугубо мужские отношения, которые не были возможны ни с одной женщиной.
На самом деле в представлении историка вопрос о евреях и о том, что он знал и чего не знал, возможно, не единственный повод для ее приезда к нему.
54
Иногда историк вроде бы почти находит – с множеством оговорок и опасений – нестандартное объяснение ни на что не похожего антисемитизма Гитлера, но не может четко сформулировать это нестандартное нечто. Не надеется ли она получить