Сразу после знакомства с молодым французским пастором, тридцатилетним Жоржем Касалисом, бывшим участником Сопротивления, он увидел в нем возможного проводника такого возрождения. Выслушав его первое наставление, Шпеер, бывший тогда узником, попросил «помочь ему стать другим человеком». Это продолжалось всего три года, потому что пастор не возобновил свой контракт со Шпандау, но их отношения навсегда оставили отпечаток на обоих, особенно на пасторе. К его большому удивлению, после Шпандау Шпеер ни разу не связался с ним. Как если бы он сыграл свою роль и теперь Шпеер больше в нем не нуждался. Именно так он поступал со всеми, убедилась историк.
Свои «Воспоминания» он писал добрых два года после Шпандау, осторожно раскладывая исписанные листы туалетной бумаги, благоговейно сохраненные его бывшей секретаршей и в особенности его верным другом, бывшим сотрудником берлинского бюро, а позднее министерства. Друг активнее всех остальных помогал Маргрет и детям, создав фонд поддержки Шпеера и его близких.
Прочитав «Воспоминания» звезды, друг констатировал, что его больше не существует. Его не только не поблагодарили, но вообще ни разу не упомянули. Позже Шпеер объяснил, что не хотел его компрометировать, поскольку в послевоенной Германии тот продолжал карьеру уважаемого архитектора и неправильно было бы связывать его с бывшим фаворитом Гитлера. Именно это друг и счел мерзким, читая «Третий рейх изнутри»: как Шпеер может настолько презирать фюрера? Почему вспоминает о нем только как о преступнике после всего, что Гитлер сделал для них, и в особенности для него, фаворита? Как может забыть особые взаимоотношения, полное взаимопонимание, объединяющее их значительно глубже, чем профессиональные и идеологические интересы, что с удивлением и завистью отмечалось всеми? Разве ему неизвестно, причем лучше, чем многим, что не существует исключительно черного и белого, а есть серое и на фюрера это тоже распространяется? Разве он не помнит, что в их министерстве работали немцы наполовину еврейского происхождения, иными словами, просто евреи, и эта работа спасала их от депортации и смерти. Как, например, Марион Риссер, которая потом помогала разобрать туалетную бумагу из Шпандау и стенографировала записи на ней. Если наполовину еврейка, чьи достоинства он часто расхваливал и чья бабушка к тому же погибла в Терезиенштадте, с такой готовностью помогала бывшему министру фюрера приводить в порядок тюремные записи, значит, все действительно не было только белым или черным, как это описано в «Воспоминаниях». И, следовательно, настаивал он, это справедливо и в отношении фюрера. Друг Шпеера до сих пор иногда пишет «наш фюрер». Он его не ненавидит. И другу известно, почему его дорогой Альберт Шпеер вычеркнул их дружбу из своей жизни. Он читал разные варианты его писем, а также документы, составленные во времена министерства и бюро, в частности в дни изгнания евреев из Берлина. Если он полагает, что Гитлер не совсем черный, его дорогой Альберт Шпеер тоже не целиком белый. И он, его дорогой Альберт Шпеер, как раз и не хочет, чтобы об этом узнали…
Но вообще-то это мало волнует звезду: его «Воспоминания» завоевали феноменальный успех, сделав его почти писателем, и он развлекается, с иронией объявляя, что у него в запасе еще добрая сотня книг, причем все о Третьем рейхе, все о Гитлере и его ближнем круге… А еще о военной промышленности, и о парадной архитектуре, и о рабской лагерной системе режима, и о том, как Гитлер вел себя и разговаривал в частных беседах и на публике, как он сам вначале резко выделялся среди круга приближенных государственных деятелей, а еще о фюрере как зловещей западне… Он упоминает самые разные, но похожие сюжеты, которые никогда не выходят у него из головы и повергают в растерянность родных, в частности Маргрет, больше всего мечтающую переключиться на другие темы, чтобы он наконец-то раз и навсегда прекратил жить бок о бок с ним, их бывшим фюрером.
Его любовь к Гитлеру превратилась в ненависть и презрение, и бывшие друзья и сотрудники времен торжества национал-социализма, когда они проектировали храмы и военные заводы, считают это лицемерием и даже откровенной подлостью и предательством. Поэтому после 1969 года и сумасшедшего успеха «Третьего рейха изнутри» они отдаляются от него. Но звезде на это плевать, потому что у него налаживаются новые дружеские связи, больше соответствующие его новому имиджу, который он сумел продвинуть повсеместно.
Шпеер показал историку письмо, которое, по его словам, дорогого стоит. Его прислал некий Рафаэль Гейс. Раввин. Датировано 1969 годом. В письме содержатся самые драгоценные для его новой жизни слова. Раввин пишет, что еще не прочел «Воспоминания», но видел его выступление на телевидении и знаком с его свидетельствами в Нюрнберге. Он признается, что не все понял, однако узнал в нем человека честного и не такого, как другие его бывшие соратники, а будучи правоверным иудеем, он воспринимает теперь Шпеера как «идущего под звездой прощения».
На прощение Шпеер даже не надеялся, и его потрясло, что он услышал о нем от раввина. Они стали друзьями. Целых три года, до самой смерти Рафаэля Гейса, они переписывались и встречались, что отнюдь не одобряли супруга Гейса и их дети. Этого человека депортировали в Бухенвальд и чудесным образом освободили около 1939 года, когда он получил визу в британскую Палестину. Гейс присутствовал при возрождении Израиля, но тосковал по родной Германии и в конце концов вернулся туда в 1952 году. Он любил эту страну вопреки всем ее преступлениям.
Раввин стал для звезды тем же, чем был протестантский пастор для заключенного № 5, – моральным ориентиром, духовником. Он обращался к нему за советом, когда намеревался анонимно передать часть своего недавно полученного богатства той или иной еврейской ассоциации, и в некоторых случаях раввин упрекал его в несоразмерно больших пожертвованиях.
Итак, он снова стал частью богатой буржуазии в постнацистской Германии, другом раввина и людей с надежной моральной и интеллектуальной репутацией, в частности великого протестантского теолога Карла Барта. Это была действительно vita nova, новая жизнь, а еще и искупление, и старт странной, неожиданной литературно-издательской карьеры: одновременно историка собственной судьбы и