Вот в этот-то трудный момент и подстерегли Нюсю «утешители» из братства христова… Это их испытанный прием — подстеречь человека в горе или беде, когда дух его сокрушен и не способен к стойкому сопротивлению. Они умеют «заговаривать зубы»: и посочувствуют, и повздыхают, и денег дадут («вернете когда-нибудь»!), и даже утешительное объяснение беде найдут. Впрочем, искать его не приходится, оно заранее готово на все случаи: «Господь за грехи наказывает. Он же и простит, ежели помолишься. Обрати лице́ ко господу, ко Христу нашему…»
Что и говорить, в наш замечательный век научных достижений и великих открытий среди советской молодежи, в массе своей здоровой и жизнедеятельной, редко встречаются хлюпики, которые подобно Нюсе Клюкиной позволяют одурачивать себя мракобесам в рясах и без ряс.
Но все же встречаются.
Не хватило у Нюси ни знаний, ни характера, чтобы устоять перед уговорами досужих христовых кумушек, обратила она «лице́ ко господу», отвернувшись от коллектива, от всей общественной жизни. Идут годы. Подруги успели вечернюю школу кончить, многие замуж повыходили, живут да радуются. А Нюся, как истукан, все сидит на одном месте. Не живет, а влачит земное существование. За все эти годы только тому и научилась, что поджимать тонкие, бескровные губы да глаза закатывать под лоб.
Девушкам все это, конечно, кажется смешным. А все-таки лучше бы им не смеяться, а растормошить Нюсю как следует, втянуть в свой коллектив. Она ведь в глубине души и сама этого хочет, только признаться ей стыдно. Попробуйте-ка, право! Ведь прийти на помощь человеку никогда не поздно!
Святой отшельник
Никто не знал наверное, откуда и когда пришел он в наши места. Слух пошел из Зареченского поселка. Досужие кумушки, ходившие в лес по ягоды и по грибы, рассказывали под большим секретом: объявился-де в лесу человек, божий-странник. Живет смиренно и одиноко в шалаше у самого подножия горы Таганки, в дебрях, не сеет и не жнет, молится денно и нощно за нас грешных.
Охотники и лесники — те не только видели, но и захаживали в келью к старцу Федору. Ничего, говорят, человек как человек. Чудаковатый малость: волосом оброс, бородища до пояса, зимой и летом в одной одеже ходит, а шапки и вовсе не носит. И то сказать, лесная жизнь — здоровая, закалился старец. К людям приветлив, хотя и скуп на слово. О себе только и скажет, что, мол, «раб презренный, за мир пострадать тщусь», а то все больше о божественном, евангелие читает.
Отец благочинный в Зареченской церкви в одной из воскресных проповедей в пример поставил отшельника Федора. Вот, мол, человек праведной жизни, ни рук, ни уст своих не оскверняет, не сеет и не жнет, живет милостынею божией. Вот кабы и все так-то! Он, правда, не пояснил, откуда бы при этом взялось «подаяние божье», ну да батюшка у нас вообще не больно хитрый. Сказал — и ладно.
Регентша Марья Петровна (баба здоровенная: двух мужей пережила) возгорелась желанием, как та барынька в «Отце Сергии» у Льва Толстого, самолично побывать в келье у старца. Наложила корзину всякой снеди и, благословясь, отправилась. Что у них там было, никому не ведомо. Известно только, что все пальцы на белых руках отца Федора остались в целости. Не захотел, должно быть, воспротивиться злу насилием. Что же касается Марьи Петровны, то она и слов не находила, чтобы выразить благолепие, которого сподобилась в келье отшельника.
— Уж такой это, бабоньки мои, святой человече, такой святой, что хоть сейчас икону пиши!
Ну, а каково все это слышать богомольным старушкам и женам замужним? Им тоже больно хочется сподобиться лицезреть старца святого, но как? Стали приглашать да зазывать тайком отца Федора в гости.
И что вы думаете? Откликнулся доброй души человек, стал похаживать в надежные дома по рекомендации Марьи Петровны. Придет этак сумерками и вечерок в душеспасительной беседе с хозяевами за столом проведет, а рано утречком, до свету еще, восвояси отправится. Не без приношений конечно. И от водки не отказывался: ее же, говорит, и монахи приемлют, греха в том нет — «божие питие». Выпьет стакан, другой, третий, а не пьяный, только глазами посверкивает да бороду поглаживает. Прямо дело, святой человек — и водка его не берет!
В самый город отец Федор ходить не отваживался: смрадно, говорит, там и суетно. Окраиной довольствовался, где воздух почище, ну, и поспокойнее. В Зареченской слободе у него хорошие знакомые завелись, такие хорошие, что не скрывали от него, куда ключи прячут: приходи в любое время, будь как дома!
Малое время спустя пошли по Заречью слухи нехорошие. Чуть ли не в каждом доме, где бывал святой старец, обнаруживалась какая-нибудь пропажа. У одних бумажник с деньгами из сундука исчез, у других — костюм из гардероба. Однако же, как говорится, не пойман — не вор, да и легко ли заподозрить божьего человека! Терпят верующие, не противятся злу насилием.
На пасху отшельник пришел христосоваться к своему хорошему знакомому Терентию. И тут с ним случилась такая оказия: то ли брага была больно крепкая, то ли хватил лишку, только захмелел отец Федор и свалился. Оставили хозяева его отсыпаться в доме, а сами ушли в гости.
Возвращаются — нет старца. Так и обмерло сердце у Терентия. Кинулся он к божнице, где у него двадцать тысяч хранилось: на покупку нового дома копил. Да, кинулся, а там — пусто. Заорал Терентий благим матом, схватил топор — и вдогонку за старцем. Настиг у самого логова. Тот, видать, перепугался не на шутку и без всяких разговоров отдал деньги. Терентий считать не стал, домой заторопился. Отпустил вора с покаянием («нечистый», мол, попутал!).
Дома, пересчитав деньги, Терентий убедился, что отшельник снова надул его: пяти тысяч недодал. Как ни уговаривала его Марья Петровна, как ни грозила божьими карами, каких только обещаний ни делала, Терентий и слушать ничего не хотел, а прямо в милицию направился.
…Задержали старца Федора на пятой от нашего города железнодорожной станции. Привезли обратно. Бороду ему обрили, лохмы сняли и преобразился он из старца в человека средних лет с обличьем разбойника. Позвали тогда зареченских: смотрите, мол, на вашего отшельника в последний раз. Посмотрели они, да так и ахнули:
— Батюшки-светы! Да это ведь Федька Псаломщиков, племянник