Несмотря на мамину занятость, Вовочка не был предоставлен сам себе и соседкам. От яслей у него воспоминаний не осталось — его раньше положенного перевели в детсадовскую группу. А вот пребывание там оставило у него след, как и у воспитателей и нянечек остались памятные следы от Вовочки.
Он был тем самым вихрем, который переворачивал с ног на голову хрупкий мир кукол, пирамидок и утренних песенок. Детский сад «Солнышко» был для него скорее ареной, чем тихой гаванью. Его неуёмная энергия била ключом, фонтанировала, словно из вулкана. Он был маленьким дирижёром хаоса, управляющим оркестром непослушания.
Частенько Вовочка первым просыпался после тихого часа. Он оглядывал ровный строй детских кроваток, в которых посапывали его товарищи по играм, и направлялся в туалет. Если за туалетом кто-то бдил, то очередная пробужденческая шалость откладывалась назавтра. Но иногда ему удавалось обойти препятствие, когда нянечка тётя Глаша не газету читала, а дремала на стуле. Вовочка, словно тень, скользил между кроватками, стараясь не наступить на известные ему скрипучие половицы, и пробирался через всегда открытую дверь спальни к двери туалета. Та могла скрипнуть, и отворять её надо было очень осторожно. Аромат хлорки бил в нос, но Вовочка предпочитал думать, что это свежий морской бриз. А вот и рулон! Мальчик хватал край ленты в рулоне и, представляя, как она развевается на мачте его корабля, дёргал его со всей силы, и та, раскручиваясь, заполняла всё пространство, словно спущенный грязно-белый парус. Валик, державший туалетную бумагу, в этот момент грохотал и будил тётю Глашу.
— Вовка, это опять ты?
Но было поздно. Вовочка, как гордый капитан, взмахивал «парусом» и, оглашая всё вокруг пиратскими «Йо-хо-хо!» или «Полундра!», уже бежал обратно в спальню, увлекая за собой серо-белый шлейф. После этого, как правило, следовало очередное наказание. Но Вовочка уже знал, что путь к славе всегда устлан трудностями, как однажды сказала тётя Зина, когда он окрасил в полоску кота Петровых.
Однажды в группе объявили конкурс на лучший домашний рисунок «Как я помогаю маме». На принесённых рисунках, как по сговору, дети мыли посуду и подметали пол, а на Вовочкином — непонятные каракули и вполне грамотная подпись печатными буквами: «Я ОТВЛЕКАЮ ПАПУ ПОКА МАМА ИЩЕТ ЕГО НОСКИ».
— Но это же не помощь! — даже растерялась воспитательница Ирина Фёдоровна.
— А мама сказала: «Спасибо, сынок, ты мой главный помощник»!
Та же самая воспитательница однажды, устав от детского гама, в полдник предложила поиграть в «молчанку»: кто продержится десять минут, получит дополнительное печенье.
Через несколько минут Вовочка поднимает руку:
— А можно задать вопрос?
— Нельзя, мы в молчанке!
— А если шёпотом?
— Никак нельзя! Нарушишь правило.
— Тогда я громко подумаю: почему у ребят по два печенья, а у меня одно?
В результате Вовочка, нарушивший правила «молчанки», получил не одно, а целых два печенья — в качестве компенсации за «несправедливость».
Курьёзный случай произошёл во время праздничного выступления к Женскому дню 8 Марта. Дети приготовили спектакль «Репка». Вовочке досталось быть мышкой. Но перед гостями ему не хотелось исполнять молчаливую роль. Что это за слова — «Пи-пи» и всё? Он окинул взглядом картонный круг репки, бабку, дедку, собаку и кошку, почувствовал несправедливость своей роли и громко продекламировал в зрительный зал:
— Я не мышка. Я — кот! Я эту репку один съем! Конец спектакля!
Воспитатели в шоке, а родители хохотали до слёз, щедро одаривая юного актёра аплодисментами.
Детский сад запомнился ему не потревоженными «тихими часами» и мирными занятиями, а вот такими взрывами хохота и дерзкими побегами во время прогулок. Он помнил вкус запретных конфет, стащенных из шкафа воспитательницы, и ощущение полёта с зимней горки, когда ветер свистел в ушах, а сердце замирало от восторга.
Именно в детском саду Вовочка ощутил первый укол лицемерия, когда Ирина Фёдоровна громогласно отчитывала Васю за то, что тот «не поделился машинкой с Машенькой».
— Надо быть добрым, Васенька! Надо делиться! — вещала эта тётка, а сама в тот же момент жадно поглощала докторскую колбасу, припрятанную в недрах её бездонной сумки, и ни с кем не делилась. Вовочка, чей глаз был острее бритвы, хмыкнул и в тихий час, когда все, казалось бы, мирно спали, подсунул воспиталке в сумку изгрызенную морковку, игриво намекая на её лицемерный «щедрый» порыв — «поделился»…
Вовочка вынес из детского сада бесценный опыт выживания в стае маленьких, но отчаянных «волчат», умение находить выход из запутанных ситуаций и талант превращать любую игру в эпическое приключение. И самое главное — искусство быть собой. Он научился не бояться быть смешным, напористым, непослушным, но всегда быть интересным.
К семи годам он понял, что жизнь — это не тихий ручеёк, а бурная река, полная приключений и неожиданных поворотов. И в этой реке нужно уметь плавать, смело грести против течения и никогда не терять чувства юмора. Ведь, как говорил барон Мюнхгаузен в кино: «Господа, улыбайтесь, улыбайтесь!». И да, Вовочка был готов улыбаться, даже если весь мир ворчал на него за очередную выходку, которую он сам всегда считал невинной шалостью.
«Катюша»
Второй раз лицемерная буря в детском саду «Солнышко» разыгралась во время празднования Дня Победы. Дети на репетиции распевали вызубренные песни о войне. Воспитательница, с влажными от пафоса глазами, декламировала стихи о героизме и самопожертвовании. А за кулисами, в кладовке, она в тот день яростно бранила нянечку за пропажу банки растворимого кофе, которая, по её словам, «была добыта с боем» у заведующей, и выговаривала ей, что припрятанная сгущёнка уже не в первый раз пропадает. Вовочка со своим любопытством эту сцену приметил. И после полдника он, подобно комару, начал жужжать над ухом Ирины Фёдоровны, упрашивая послушать, как он поёт «Катюшу». Та, чтобы не портить себе настроение, решила пойти на поводу у этого зануды и сама подыграла ему на расстроенном пианино. Вовочка спел великолепно! Из других групп на бесплатный концерт сбежались воспитатели и нянечки и единогласно утвердили сольный номер для утренника.
А дома, вечером, под видом невинного рисования Вовочка корпел над исчерканной тетрадкой. Губы его шевелились, будто он молился, как соседка тёть Нюра, но вместо молитв в голове Вовочки, словно в кипящем котле, варилась новая «Катюша», приправленная ядом сатиры. Но вместо русской красавицы, тоскующей по храброму бойцу, он писал о заведующей тёте Даше, чьи щёки наливались свекольной спелостью явно не от свежего воздуха, и о поварихе тёте Гале, чьи руки,