Поразмыслив над своим конфузом и подпорченной репутацией, Вовочка понял, что в четвёртом классе всё-таки придётся учиться. Теперь не выйдет больше выезжать на кривой козе. Не все знания мира хранятся в его голове, не по всем предметам он — мастер…
А ещё в четвёртом классе появилась Томочка.
Когда она впервые зашла в класс и остановилась в дверях, оглядывая будущих одноклассников огромными глазами, вся такая нежная, с румянцем застенчивости на щеках и чёрными косичками, Вовочка вдруг ощутил в груди странную, доселе неведомую дрожь. Он замер, позабыв, как дышать.
Новенькая села за парту перед ним. Аромат её волос, свежий и приятный, как запах свежескошенной травы, щекотал его ноздри, пробуждая доселе спавшие чувства. На уроках его тетради покрылись бесчисленными повторениями одного-единственного слова — Томочка. «Любовь зла, полюбишь и козу», — пронеслось в его обычно циничной голове. Но Томочка была не коза. Она была… антилопа. Грациозная, недосягаемая антилопа, пасущаяся на лугу его разыгравшегося воображения.
Уроки тянулись невыносимо медленно. Каждый взгляд Томочки, брошенный в его сторону, обжигал его, как раскалённый уголь. Вовочка, привыкший к обзываниям и подножкам, теперь робел, как первоклассник, впервые увидевший букварь.
На перемене, собрав в кулак остатки мужества, он подошёл к ней.
— Привет, — выдавил он из себя, и голос его прозвучал глухо и скрипуче. Томочка улыбнулась. И в этот момент Вовочка понял: мир перевернулся. Солнце взошло на западе, а его будущее… перестало быть важным. Оно стало… Томочкой.
— Я — Вова, — робко добавил он, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Томочка рассмеялась, и этот смех, звонкий и чистый, пронзил Вовочку насквозь, словно стрела Купидона, выпущенная рукой самой Афродиты. Четвёртый класс обещал быть жарким.
Томочка пахла духами «Быть может…», которые специально для неё купила в магазине «Ванда» сестра матери. Вовочка, с душой, изъеденной школьным цинизмом, смотрел на неё, как волк на ягненка, только вместо голода в глазах плескались мутные волны подростковой тоски.
Однажды, на задворках школы, где ветер гонял упавшие листья, он преградил ей путь. Томочка запнулась, её глаза расширились, как у испуганной лани.
— Томочка, — прохрипел Вовочка ломающимся голосом, — знаешь, ты как оазис в моей пустыне, как луч света в этом кромешном мраке нашей жизни.
Томочка покраснела.
— Вовочка, что ты такое говоришь?
— Говорю правду! Ты — как песня «Аквариума» в унылом хоре советской эстрады. Ты — как глоток Кока-Колы в мире берёзового сока. Ты… ты как самиздат Бродского в библиотеке ЦК КПСС! Понимаешь?
Он зашёл с другого фланга, цитируя подслушанное у старшаков в запретной курилке:
— Томочка, жизнь — это шахматная партия, и ты — моя королева. Я готов пожертвовать собой, лишь бы ты осталась цела.
Томочка захихикала, прикрыв рот ладошкой.
— Ох, Вовочка, какой же ты… чудной!
— Чудной? Да, я чудной! Я как сумасшедший художник, пишущий на обрывках газет шедевры, которые никто никогда не увидит. Я как Жорж Дантес, влюблённый в чужую жену! Я как… (он запнулся, вспоминая похабный анекдот, но вовремя прикусил язык) … как тот самый мальчик, что кричал: «Король-то голый!», пока все остальные восхищались его гнилым величием!
Томочка, сбивчиво дыша, посмотрела ему в глаза. В её взгляде мелькнуло что-то, похожее на сочувствие.
— Ты… ты не такой, как все, да, Вовочка? Ты какой-то… сломленный.
Он усмехнулся, горько и устало.
— Сломанный? Да, Томочка, я сломан, как этот мир вокруг нас. Но знаешь в трещинах порой, прорастают цветы. И эти цветы… они для тебя.
Вовочка достал из кармана скомканный букет многолетних ромашек, сорванных украдкой с клумбы, за обрывание которой уже никого не ругали, ведь осень подходила к концу.
Томочка приняла цветы и прикоснулась губами к его щеке легко, как дуновение ветра.
— Вовочка, не говори больше глупостей…
И умчалась прочь, как птица из клетки. А Вовочка остался стоять, сжимая в руке одинокий сорванный лист, чувствуя себя жалким художником, который пытался нарисовать солнце, но вывел лишь кривую линию на унылом горизонте советского заката. Его любовь, как и вся эпоха, осталась лишь тенью надежды в безнадёжном настоящем.
— Рано тебе ещё, Вовочка, с девками-то… мал ещё! — пробасила тётя Маша, орудуя шваброй в борьбе с грязью на линолеуме. Ни с чем не смешанный запах хлорки резал не только нос, но и зрение. Всё-то она замечает!
Вовочка отвернулся от ядрёного аромата, застыв у окна школьного коридора, рассматривая совсем не вдохновляющую картину морозного ноября, но услышал обращённые к нему слова уборщицы.
— Рано? — хмыкнул он. — «Любви все возрасты покорны», — провозгласил, цитируя классика, — а мне, между прочим, уже десять лет! Десять лет — это вам не хухры-мухры! Практически, «половина жизни прожита…» — вздохнул он театрально, как старый пьяница, внезапно осознавший бренность бытия.
Он повернулся, и в его глазах заплясали искры дерзости.
— Рано… Когда у меня уже усы пробиваются? Когда моя любовь — как ядерный реактор внутри, готовый взорваться и осветить всю нашу унылость?! Рано?! Вы что — «Правду» по утрам не читаете?! Скоро коммунизм, тётя Маша! А любовь — это его двигатель! Не будет любви — не будет и коммунизма! Понятно?!
Вовочка фыркнул, достал из кармана смятую бумажку с коряво написанным телефоном Томочкиной квартиры и решительно направился прочь, словно молодой Гагарин, только что получивший путёвку в космос. Тётя Маша осталась стоять с открытым ртом, держа швабру, как скипетр власти. Запах хлорки усилился. Кажется, даже Ленин в портрете над дверью посмотрел на неё с немым укором. «Эх, Маша, Маша… — кажется, шептал он, — не доглядела ты за подрастающим поколением… Проморгала искру революции…»
Со временем Вовочка немного пришёл в себя, перестал дико стесняться, на переменах уже закручивался вокруг Томочки, щебеча ей на ухо что-то, от чего её щёки наливались румянцем, словно маков цвет. На уроках эта парочка обменивалась записками.
Вдруг, Мариванна, которая вела урок о Древнем Риме, заметила переписку.
— Вовочка, к доске! — прогремело, как гром среди ясного неба. Вовочка, словно загнанный в угол зверь, поплелся отвечать. Он, разумеется, знал, что Цезарь был крут, но мысли его были далеки от Древнего Рима. Стоя перед классом, он попытался пересказать биографию Юлия Цезаря, приправив её своими фирменными