Солнце превратило стоящих напротив — руку протяни — врагов из ночных демонов в людей. Людей, которые знают, что единственный надежный способ выжить — это победить.
Еще одна стычка. Ангарат не повезло с противником… слишком ловок, слишком умел. Ее щит расколот, меч отбит древком булавы. Сейчас меч ударит… Падет не одна Ангарат Флавия, падет весь строй Дочерей. Позади — никого. Норманнская ярость захлестнет волной — и живых еще девочек, и укрытый их спинами город. Привыкли там к мирной жизни, стен не построили. Успеют ли поднять ополчение?
Враг медлит, рука с мечом опускается. Открылся. Ударить! Увы, левая висит тряпкой, в правой предательская дрожь, еле меч держит. А враг говорит — рокочет, словно камни ворочает. Языкам врагов дочерей империи учат неплохо, слова понятны. Каждое по отдельности. Вместе — нет.
— У тебя лицо моей матери.
Ангара молчит. В левой руке просыпается боль, в правой — сила. Еще чуть… Пасть или победить!
— У меня было две сестры, — говорит варвар, — но одну забрала оспа, другую набег… А боги дарят третью! Посмотри на меня… Мы одной крови. Иди с нами!
Улыбается… Меч входит пониже улыбки, между воротом кольчуги и ремешком шлема.
— Моя мать — Рим, — шепчет Ангарат Флавия.
Дочь Республики делает первый в этом бою шаг вперед — по телу того, кто мог бы быть ее братом. Если…
Возвращение Евдокии Горбуновой
Грибовка не город, не поселок — станция. Вся жизнь — вокруг железной дороги. Скорый на Москву — главное событие. Загрузка леса на платформы или хлеба в вагоны — главное дело. Пассажирская платформа — променад, станционный буфет — ресторан. Здесь вывешивают под стекло газеты, столичные и губернские. Манящим огоньком горит по ночам семафор, по торжественным дням хлопает по ветру бело-желто-черный национальный флаг.
Грибовка — станция не худшая, повезло ей, выросла на пересечении старинного тракта, по которому некогда войска пехом хаживали — колоннами по шесть десятков солдат шириной, при артиллерии и обозах… По сравнению с былыми временами тракт захирел, но регулярно подбрасывает к «чугунке» зерно, дубовый да сосновый кругляк, пассажиров — кого до уездного городка, кого до центра губернии, а кого аж до самой Москвы… Далее — везде, да кто в этих местах про такое «везде» слыхивал? Телеграфист, почтальон да жандарм.
Вот о жандарме, Николае Лукиче Крысове, и речь. Человек он, невзирая на фамилию, невредный. Народ его не то что терпит — уважает. Царский слуга, не хуже прочих, поставлен смотреть — не заползет ли в верноподданное захолустье какая крамола? Пока не заползает, так не оттого ли, что страж бдит, как должно?
Сейчас Николай Лукич сидит в станционном буфете, который — законная гордость Грибовки. Правда, неплохой, почти ресторан — с горячими блюдами, с отдельным залом для чистой публики, в котором налегает на не видавшую теплых морей мадеру возвращающийся к поместью мировой судья, пьет чай вприкуску отправляющаяся в город за новыми программами сельская учительница — усталая барышня на четвертом десятке. Жандарм тоже тут — обедает, а заодно отдыхает от миазмов языка извозчиков-ломовиков, что густо уснащают «черную» половину заведения. Сам он может загнуть куда покрепче, но делает сие исключительно по должности. Он молод, тридцати не стукнуло, но успел от рядовых подняться до вахмистра и не теряет надежды сдать экзамен на офицерский чин. Гимназический курс Крысов осилил, теперь овладевает специальными предметами. Такая карьера в низах Корпуса ныне ценится. Исполнительные да верные всегда нужны!
Верным отдых тоже нужен. Вот Николай Лукич пропустил уставную чарку, да принялся пилить ножом шкворчащую, истекающую чесночным ароматом домашнюю колбаску. А рядышком греча с грибочками парит, огурчики малосольные красуются…
Как мы уже говорили, буфет хороший, да и буфетчик — славный малый. Кухня у него простецкая, но добротная, потому с годик тому и довелось ему перебраться из какой-то вовсе несусветной дыры в Грибовку. Обжился на диво быстро, успел подхватить за себя местную — да не абы какую девку, а дочь хозяина лесного склада. Прямо после комиссии свадьбу сыграли, теперь ждут прибавления в семействе да планы строят. Широкие. Вот и сам владелец заведения, лично жандарму самовар принес.
— Надо мне, — говорит, — поднять сервировку. Со своим серебром я уж и для уездного города сгожусь…
Николай Лукич добро щурится, промакивает салфеткой сытый пот.
— А на губернский?
— На губернский не потяну, что вы. Там надо европейские кухни, русская большим господам не по нутру. Рыбу с картошкой расстегаям предпочитают-с. И лапки жабьи… Нет-с, не потяну. Чу! Вот и поезд стучит. Простите покорнейше — вас покину. Вдруг едок случится?
Жандарм кивнул. Деньги буфетчик, понятно, не на его обедах наживает. И все же трапеза многое теряет без толкового собеседника, а с венского экспресса, что у Грибовки лишь притормаживает, пассажиров ждать не приходится.
За окнами — тени реденького «общества», встречающего-провожающего поезд от первопрестольной. Вот ложечка звякнула — учительница отставила стакан. Тоже на платформу торопится, хотя до собственного поезда могла бы еще один «эгоист» выкушать. Ну что такое, по грибовским-то меркам, четыре стакана, которые входят в нутро самовара на одну персону? Разминка перед настоящим чаепитием, никак не более. Но Вера Степановна — часть станционного общества. А вот жандарм — не совсем.
Николай Лукич улыбается. Читывал старые отчеты. Ох, и подозрительной по молодости учительница была. Сочувствие подрывному элементу, контрабандная литературка. За тем и приехала — это у них тогда называлось: «хождение в народ»… Сходила вот, присмотрелась к народу. Странно, что осталась да прижилась. Учит. Не крамоле, а письму да счету. Известно: комиссия за грамотных подати сбавляет. Не недоимки, тут мужику все равно: кто может, платит, кто не может — прощай, не прощай, ничего не внесет. Именно подать на три будущих года — столько, сколько малец в школу отбегает. А уж если у грамотного откроется дар…
Вот на учительнице, похоже, и закончились для Грибовки московские пассажиры. За всю здешнюю службу жандарм не видал, чтобы с экспресса кто-то на ходу спрыгивал. Господа из синих и желтых вагонов таким не балуются, а зеленых, третьего класса, в этом поезде нет. Так что зря зализанная, словно днище лодки, «Венская стрела» шипит тормозами и сбрасывает ход, теряет минуты… Мелькала бы себе мимо окон на полной скорости!
Может, к проходу экспресса не собиралось бы на перроне станционное