Расписание есть расписание — «стрела» стучит мимо Грибовки медленно и размеренно, позволяя рассмотреть редкие скучающие лица за окнами мягких вагонов. Что им, проезжим, с того, что дочери начальника станции ради этой минуты полдня наряжались, а доктор распахнул пиджак, чтобы видно было золотую цепочку при часах, да тросточку прихватил, по-английски. Мазнут взглядом… И какой-нибудь третий секретарь австрийского посольства презрительно скажет:
— Потемкинские деревни… В этой области в прошлом году был недород. Неужели русские думают, что кто-то поверит в такую декорацию?
Европа до сих пор судит о России по временам Севастополя, словно у них часы отстают лет на полста! А что недород уезду, в котором, слава Богу, нет малоземелья? Меньше хлеба на продажу, только всего. Декораций тоже никаких нет. Есть тягучая тоска маленькой станции, которая не желает превращаться в село, вот и цепляется за пролетающие мимо серебряные стрелы. Да вахмистр и сам бы вышел к поезду, в надежде поймать взгляд настоящего, не воображаемого соперника по большой игре на царства и престолы… Но судьба жандарма — быть малость в стороне от общества. Всегда рядом, и никогда вместе!
Сегодня тени вагонов за окном проходят особенно медленно и вальяжно. Скрип тормозов, шипение пара — и тяжелый откат остановившейся махины слился с дребезгом меленько зарешеченных окон.
Тишина — как выдох. Стукнула в окно чья-то трость, свалилась с одной из полдневных теней шляпа, весело покатилась по перрону. А синие вагоны уже стучат мимо, все быстрей и быстрей. Вот и желтые пошли…
Крысов не спеша встал из-за стола, одернул мундир, нахлобучил фуражку. Зыркнул в зеркало — прямо ли сидит. На сей раз явно произошло нечто, настоятельно требующее присутствия жандарма, если не из соображений службы, то из обычного любопытства. За окнами уже ярится, скороговоркой, начальник станции:
— Тащите чемоданы, ироды… Совсем отвыкли от приличной публики! Пожалуйте к нам на вокзал, ваше благородие! Отсюда и экипаж вам сыщем…
Неужто к нему инспекция пожаловала? Тогда что это за мальчишеский голосок?
— Спасибо. Вы правы, на телеге мне ездить непозволительно. Но если с хорошими повозками трудно, можно просто пару лошадей: одну под седло, другую под вьюк.
— Зачем трудно, ваше благородие? У доктора прямо теперь разодолжимся. Славная у Карла Иваныча коляска, мягкие рессоры — прямо с колес вальдшнепа бьет, и хоть бы шелохнулась!
Про вальдшнепа начальник станции может говорить вечно. Ну так неужели счастье в том, чтобы подвесить к поясу окровавленную птичью тушку? То ли дело добрая байка под добрый коньячок или разведенный в менделеевской пропорции spiritus vini.
— Это как? Говорят, что стабилизация пока не решена технически…
— Ну, англичанами, может, и не решена, — разливается хозяин станции, — тут я вам верю безусловно — вон как чемоданы вашего благородия ярлыками обклеены! Но здешние умельцы… Доброго здоровья, Николай Лукич!
— Здравия желаю!
Жандарм вскинул руку к козырьку точным, но чуть замедленным движением. Мол, я бы и на фельдмаршала чихал, если он другого ведомства, но лично вам честь отдать не надорвусь.
— Вахмистр Отдельного жандармского корпуса Николай Крысов, — отрекомендовался, — рад приветствовать ваше благородие на станции Грибовка, покой и сон которой я храню по мере сил. Добро пожаловать!
Пока говорил — белоснежный рукав взлетел навстречу-кверху, к черной фуражке под таким же снеговым чехлом.
— Спасибо, вахмистр. Мне надо в Затинье. И хорошо бы до вечера.
Улыбка.
Простое движение губ — но память, подлюга, щелкает только теперь. Вот оно что! Точней, вот она кто! А кто же еще? Семь лет, как комиссия забрала из семейства Горбуновых «малолетнюю девицу Евдокию». И вот — явление!
— В отпуск, Евдокия Петровна? Верно, родителей повидать желаете? Так до ночи не успеете: десять верст. А гостевые комнаты у нас чистенькие, не ведают тараканьих следов…
Девушка в мундире кивает.
— Можно и завтра… У меня, вахмистр, два месяца без учета дороги! Без учета!
Подмигнула, словно пригласила в заговор против казны государства российского. Не то, что законный — положенный ей, как рыбе вода. Государь на таких, как она, ничего не жалеет. Правильно делает — на то Миротворец и царь православный, а не султан или президент какой. Вахмистр видал цифры в управлении: к чему шло и что вышло. Шло к малоземелью, к лебеде с одного лета на другое, и к голоду — со второго на третье. А вышло, что идут в ладные, сытые деревеньки письма с новых Земель — Александра Второго да Николая Первого: кому общинное житье приелось, кому вольной воли или земли, сколько обежишь — езжай сюда! Легко не будет, но и обмана никакого. Там, за небом, довольно для всех не то, что суглинка — чернозема.
Только чтобы поднять в небо корабль, нужен Дар. Кто с таким уродится, тому или той судьба — служить царю и миру… Даже девкам.
Евдокия Горбунова служить пока не начала, только науку закончила. И то чемодан в бирках англицких, на поясе кривой бебут, как шашка, лезвием вверх подвешен, на черненых ножнах китайский усатый дракон пляшет. Ей, по росту, за шашку сойдет! На плечах — погоны, на тех — золотые звезды, по две на каждом. Стоячий ворот кителя в сине-небесной выпушке, по мундирному сюртуку — такой же кант. Полы сюртука подлинней, чем у мужчин, до колена. Запах глубокий, выходит вроде простонародной юбки — тоже ведь сбоку не сшивают, на треть длины закручивают, и все. Не распахнется! Правда — у крестьянок юбки подлинней. Но у них не выглядывают из-под подола стрелки брюк, не пускают зайчиков форменные ботинки. Еще одно напоминание — эта девушка служит, как мужчина.
— Ваше благородие! Ежели вы не побрезгуете разделить со мной обед, то я вам подробнейше доложу все последние новости… ну, какие есть в нашем захолустье. А повозку пусть ищет железная дорога — раз уж на вагоне к родному порогу не изволила доставить!
— Хорошо, — еще одна улыбка, — докладывайте. Только… кормят здесь съедобным?
Хороший вопрос. Солдатский. Крысов сам пять лет лошадку в кирасирском полку холил, броню чистил, на парадах