— И часто она тут?
— Каждую пятницу. Загонит свиней, придет, уставится на пламя… Сидит ровно стражу. Как караул сменится, так и она поднимется, тихонько выскользнет во двор. И неделю ее не видать. Вреда же от нее нет.
— А если и будет, так вина на тебя ляжет, — объявил король, который все уже решил, — согласна?
— Пусть будет так, — согласилась королева. Эх, не знала Айфе, какую яму себе вырыла. Да при всем дворе!
Ночью Финген к ней не пришел. Это было обычно. Утром велел собрать весь двор и всех заложников. Такое случалось нечасто, и означало, что королю нужны свидетели чего-то очень важного. А потом король вывел ко двору сумасшедшую пастушку. И бросил на пол простынь с кровавым пятном.
— Ныне ночью я не сумел сдержать страстей и возлег с этой девой, — сообщил. — И господь вернул ей память. А потому — кланяйтесь все благородной Мор, дочери и сестре королей! Гонцов в Лох-Лейн я уже послал. Скоро они подтвердят, что сестра их — нашлась, и волей провидения стала мне женой. А раз я христианин, не гоже мне иметь двух жен.
И Финген снял с Айфе пурпурный плащ королевы, и сорвал у нее с пальца кольцо.
— Ты худородна и некрасива, — сказал, — а а дружба с десси стоит недорого, когда я могу получить приязнь Лох-Лейна. Потому — уходи.
И вот нет в зале пастушки, есть Великая Мор, облаченная в пурпур, королева Мунстера. А напротив нее — Айфе, которая переводит взгляд с бывшего мужа на его новую жену, и никак не может понять, что ничего у нее больше нет — ни власти, ни чести, ни мужа, ни дома. Только…
— Во мне же твой ребенок растет… — прошептала.
— Не мой, — отрезал Финген, — на стороне пригуляла! Иначе не случилось бы чуда, и настоящая невеста, с которой я пойду в церковь, не нашла бы меня теперь. А теперь замолчи. Если ты произнесешь еще хотя бы слово, то останешься без языка.
— Убей ее, — сказала новая королева, — эта грязная десси посмела приставить меня к скотине!
— Она была мне женой, — возразил Финген, — а потому, десси, не десси, жива останется. Да и беременных убивать — против правды.
— Тогда накажи!
— Хорошо, — сказал король, — какое наказание за позор будет достойным?
Но знаток законов, королевский оллам встал рядом со свергнутой королевой.
— Никакого, — сказал, — если Айфе кого обидела, то не дочь Эоганахтов. Иначе пришлось бы признать, что владыкам Мунстера пристало свиней пасти!
— Я была безумна, — отвечала Мор.
— Откуда мне знать? — ухмыльнулся оллам. А надо сказать, законников королям Мунстера искони поставляли именно десси. Ну не родятся у нас поэты, да и священники в проповедях не блещут. Зато крючкотворы — что надо! Говорят, когда святой Патрик на Страшном суде будет судить народ Ирландии, по правую руку его будет стоять оллам-десси. Чтоб закон священный толковать. Чтоб ни единого ирландца Сатане не досталось.
— Это очевидно, — сказал король, — если бы Мор не была безумна, она не согласилась бы пасти свиней! Говорить иначе — наносить мне оскорбление.
— Отлично, — сказал оллам, — но раз она согласилась, Айфе и подумать не смела, что у нее в пастушках служит Мор из Лох-Лейна! Она-то с ума не сходила.
— И все же эта десси сделала то, что сделала! — вскричала новая королева. Потом чуть поутихла. — Хорошо. Пусть будет честно: око за око.
Оллам спорил. Но как ни старался, а лучшего, чем "око за око", не выторговал. Пришлось беременной Айфе день пасти коров, день — коз, день — овец. А на четвертый отправили ее к свиному стаду. Еще на тридцать три дня, да еще на один! Пришла, а те злые. Челюстями щелкают, зубы скалят, рычат, что твои львы.
Призвала Айфе Господа, чтоб не ее, так хоть ребенка защитил. И тут самая наглая свинья получила по носу посохом. Посохом оллама.
— Я больше не королевский законник, — объявил тот, и подмигнул, — десси обязаны поставлять ко двору мудрых людей, да. Но, я думаю, раз благородные дамы и ученые юристы здесь вынуждены пасти свиней, то в палатах Кашеля уместен свинопас. Я уже отписал нашим, так что моя смена наверняка в дороге. А резным посохом можно укоротить норов хрюшки не хуже, чем суковатой дубиной…
Вот с тех пор вместо ученого законника к королю Мунстера, из какой ветви он бы не происходил, от десси едет сущий шут. Позор? Да кому как, нам вот, скорее, честь. Что же до новой королевы Мунстера, то у нее всю ночь под окном плакала баньши, красная в белом. Королева пыталась холмовую жительницу разговорить, да куда там. Та лишь отмахивалась, с ладошки слезы брызгали. Ждали беды — но никто не умер. И вообще — ничего не случилось.
Финген, что с братьями Мор воевал, умер, года не прошло. Как раз, когда супружница прибрала все ниточки в свой станок. Первенцу, правда, успел порадоваться. Чуть-чуть не успел избавиться от жениной опеки, пока та после родов отходила.
Второй муж великой королевы, Катал из Глендамайна, власть уже в приданое к жене-красавице получил. Братья королевы тоже рвались в короли, но брат мужем быть не может, так что, пришлось им забыть про власть над всей пятиной. Катал спокойный был, охотился да детей жене делал. Та его любила. Только больно любила, попрекая, первого поминать: мол, и красивей был, и как мужчина хоть куда, и умен. Задумался Катал, в чем ум королевский. Вот и помер. В хрониках велено писать, что сам. А ветер носит, что вслед за Фингеном отправился, по дорожке, злыми травками устеленной.
Третьим стан Куан из Айне. При нем баньши еще раз показалась королеве. Явилась в опочивальню, устроилась при кровати.
— Я виновата, — сказала, — слишком рано выпустила беду девушки Мор. Она не справилась. Но виновата я.
Королева рассмеялась.
— Ты не права, женщина из холма! Я величайшая из Эоганахтов, и в Мунстере все мое, а боится меня даже муж. О моей красоте слагают песни. Я родила семерых сыновей, и вот восьмой — в животе.
— Знаю, — острые уши пошевелились, — знаю. И что срок тебе — завтра. И что в животе у тебя — дочь. И о величии твоем,