Катерина вышла вперед. Она подняла свою палочку:
— Ревелио Максима!
По комнате прошла волна, и некоторые предметы на полках слабо засветились. Филимон, семеня рядом, подсказывал:
— Выше, дитя. Левее. Осторожно, там охранное проклятие «Сухотка», дай я сниму…
Вскоре на небольшом столе в центре комнаты лежали три предмета.
Первой они нашли Книгу Грядущих Убежищ. Она выглядела разочаровывающе обыденно — толстый, потрепанный бухгалтерский гроссбух с надписью «Учет сукна 1918 г.».
— Лучшая защита — это скука, — пояснил Филя. — Ни один чекист не станет это читать.
Вторым был Свиток с Формулой. Катерина осторожно развернула хрупкий пергамент. Текст был написан чернилами, которые казались живыми. Она начала читать про себя, ее губы беззвучно шевелились, запоминая сложнейшие пассы и интонации.
Едва она дошла до последней руны, пергамент в ее руках вспыхнул бездымным белым огнем и через секунду осыпался серой пылью.
— Знание принято, — кивнул Домовой. — Теперь Формула живет только в тебе, дитя.
Третьим предметом был Жезл Березовой Памяти.
Это была не просто палочка. Это был гладкий, теплый на вид брусок из белой уральской березы, сохранивший естественную фактуру коры на рукояти. От него не исходило угрозы, только покой.
— Возьми его, Алексей, — сказал Филимон. — Это реликвия. Она не требует слов. Благодаря этому жезлу мои домочадцы находили скрытое и прятали важное. Он умеет накладывать Сокрытие, которое почти невозможно обнаружить, и сам чует такие чары. А еще… он умеет работать с памятью, не оставляя рубцов.
Алексей протянул руку и коснулся березовой рукояти.
В тот же миг он судорожно выдохнул.
Это было похоже на то, как если бы с его плеч сняли рюкзак с камнями. Его Дикая Сила, которая всегда бурлила в нем, как вода в прорванной трубе, требуя постоянного контроля, вдруг нашла идеальное русло. Жезл не просто проводил магию — он впитывал излишки и структурировал поток. Алексей почувствовал прилив уверенности и ясности, какой не ощущал никогда. Жезл стал продолжением его руки, его воли.
Катерина, стряхнув пепел с рук, посмотрела на Домового. Ее глаза горели лихорадочным блеском ученого.
— Я поняла принцип, Филимон. «Отвод Глаз» заставляет объект исчезнуть из внимания наблюдателя. Если я инвертирую формулу и наложу её на сам Дом, но направлю вектор внутрь…
— То Дом станет "невидим" для Очага, — закончил за неё Филя с надеждой. — И моя привязка соскользнет, как якорь в бездну.
— Мне нужно время, — сказала Катерина. — Это сложнейшая арифмантика. Я должна пересчитать потоки.
Она села прямо на пол Архива, погружаясь в расчеты.
Гость
Алексей, сжимая в руке Жезл, почувствовал странное желание действовать.
— Я проверю периметр, — сказал он. — С этой палочкой… я чувствую, что смогу заметить, если кто-то попытается пробиться через защиту.
Он вышел из Архива, спустился по скрипучей лестнице на первый этаж, к главному входу. В типографии было тихо, защита Филимона работала — рабочие обходили здание стороной.
Алексей подошел к массивной входной двери, прислушиваясь к своим новым ощущениям через березовый жезл. Он ожидал почувствовать давление, агрессию или грубый взлом Драуга.
Вместо этого раздался аккуратный, вежливый, едва слышный стук.
Тук-тук-тук.
Стучали костяшками пальцев — спокойно, интеллигентно и настойчиво.
Исповедь Волка
Аккуратный стук повторился. Алексей, сжимая в руке Жезл Березовой Памяти, медленно отодвинул тяжелую дверь. Он остался внутри, за магическим порогом Филимона, но теперь мог видеть гостя.
На крыльце стоял Драуг. Его лицо было забинтовано, с разодранными садинами, которые, однако, выглядели не как свежие, а как практически залечившиеся. Взгляд Драуга был не агрессивным, а усталым и глубоким.
— Парень, нам нужно поговорить, — произнес Драуг. — Я пришел один, остальные заняты переездом, — он хмыкнул. — Засветились мы в Ленинграде, выходи поговорить.
Алексей сжал палочку сильнее. Она, казалось, подстроилась под размер его руки, но он, оценив свои силы реально даже с палочкой, не решился выйти.
— Будем говорить так, — ответил он, оставаясь в проеме. — Чего ты хочешь?
— Чего я хочу? — задумчиво и, казалось, устало ответил Драуг, устало присаживаясь на короб, стоявший рядом с дверью. Алексею показалось, что усталость эта была не физическая, а эмоциональная.
— Я говорил тебе уже, если мы оборотни, это не значит, что мы зло, — начал оживленно говорить волк. — Многие в нашей так сказать банде вообще люди, это родственники тех, кого обратили, те члены семьи кто не отвернулся, ведь чтобы стать оборотнем, парень, нужно чтобы тебя укусили, или экспериментальным путем вкололи ген или вырастили в инкубаторе да да я и про такое слышал, на что только люди не пойдут чтобы создать армию против всего магического мира.
Драуг покачал головой.
— Да я и людей не сильно виню, они просто боятся, вот только что я им простить не могу, так это то что они продолжают гонять нас, изучив и поняв нашу ситуацию, нашу историю. Да, раньше оборотни были окутаны мистическим страхом и ужасом, но сейчас 1970 год на дворе, Советы в отличие от магов давно изучили нас и могли бы разобравшись хотя бы не трогать нас. Этого я и хочу пацан, чтобы от нас наконец отстали.
— Я ведь давно живу на этом свете, и в Ленинграде не в первый раз, да я научился скрывать, не так хорошо как Быков, однако мне хватило ума и хитрости пережить все чистки и дожить до сегодняшнего дня.
Алексей слушал внимательно.
— Моя стая это те оборотни которые стали такими не по собственному желанию, они сами прибились ко мне, сначала я собирал банду для нападения и выживания, потом стал принимать в свои ряды потому что не мог бросить бедолаг на произвол судьбы, а ведь мне проще бы было скрываться самому, но такое уж бремя лидера, — с горечью усмехнулся волк, став вдруг на вид старым мужчиной.
— И пусть только попробуют эти высокомерные сволочи из Специального отдела защиты упрекнуть меня в чем то, да я уберег больше людей от гибели чем они все вместе взятые! Я учу свою стаю контролировать внутреннего зверя, в полнолуние мы сковываем себя укрываясь в безопасном месте, наши родственники помогают нам, перед заточением для более успешного и безопасного обращения которое чтобы ты знал, тоже нужно умудриться пережить, а потом суметь вернуться в облик человека, мы наедаемся, устраиваем пир, — улыбка коснулась лица оборотня. — Не такой какой ты подумал, мы едим человеческую еду, плохопрожаренное мясо разве что любим, барашка там или теленка. А затем сковываем себя, пережидаем полнолуние и затем снова влечем жалкую жизнь выживания. Это если все пройдет успешно. Да, бывает, что кто-то вырывается и тогда страдают или наши близкие, или если это