— Ой, баб Маш, иди, а? Почту разноси, — окончательно потеряла терпение участковая. — Что я перед тобой тут распинаюсь? Сказано — не положено, значит, не положено!
Пока они препирались, обмениваясь колкостями, как заправские дуэлянты, я отошёл в сторону. Мое внимание снова приковали кусты. Движение в них прекратилось, но я чувствовал… чьё-то присутствие. Кто-то затаился там, наблюдая. Кто-то, кто не принадлежал этому месту. Кто-то, кого видела только моя, нечеловеческая, суть.
Что интересно, толпа не только была увлечена словесной перепалкой двух самых авторитетных женщин поселка. Какая-то потусторонняя сила заставляла их в эту сторону не смотреть. На меня такие фокусы, само собой, не действовали.
Я, пользуясь моментом, сделал несколько шагов назад и бесшумно скользнул за спины зевак, а потом в густые, влажные заросли.
Внутри пахло гниющей листвой и болотом. Ветки цеплялись за одежду. Тишина здесь была плотной, вязкой. Я сделал несколько шагов вглубь, ориентируясь не на слух и не на зрение, а на то самое чувство «неправильности», которое вело меня.
И я его нашёл. Он сидел на корточках за толстым стволом старой ивы, вжавшись в землю. Щуплый, заросший, жилистый мужичонка в грязной, рваной одежде. Лицо его было покрыто многодневной щетиной, а маленькие, глубоко посаженные карие, почти что чёрные глазки испуганно бегали по сторонам. Он был похож на лесного зверька, напуганного шумом. Но от него исходила та самая аура «помехи», которую я чувствовал с дороги. Он был не совсем человеком.
Я подошёл абсолютно беззвучно. Стихия воды под ногами помогала, мои кроссовки не тронули ни одной ветки и не издали плеска. Я положил ему руку на плечо. Он вздрогнул всем телом, как от удара током, и медленно повернул голову. В его глазах на мгновение мелькнул нечеловеческий, первобытный ужас.
— А ты кто тут у нас? — спросил я. Грозно, но тихо, чтобы не привлекать внимания. Мой новый, молодой голос прозвучал с неожиданной силой.
И тут, несмотря на то что моя рука лежала на плече этого мужичка, он что-то промычал и… исчез, словно схлопнулось пространство.
— Ах ты ж, бычий цепень, — прорычал я, едва не потеряв равновесие.
Выдохнул. Так. Из очевидного — я столкнулся с двоедушником, мистическим существом, причём не особенно адекватным. Из другого очевидного — надо уходить обратно к толпе, нечего тут топтаться.
…
Любопытства ради я тоже посмотрел на некое место происшествия. Близко не подпускали, но очевидно одно, насчёт трупов дядя Толя всё придумал. Никто не был убит, во всяком случае, никаких покойников не наблюдалось.
И всё же какие-то эксперты что-то фотографировали и снимали образцы.
Я потратил пять минут, бессмысленно глазея на этот труднодоступный мне процесс и принял решение, что пора бы вернуться на исходный маршрут.
Ничего феерического мы так и не увидели. Толпа постояла, поохала, послушала, как участковая Светлана Изольдовна зычным, не терпящим возражений голосом отправляет всех заниматься своими делами. В конце концов мы с бабой Машей стали медленно, словно бы неохотно, покидать сборище в направлении моего будущего жилья.
Последние новости, даже самые незначительные, в Колдухине были дефицитным товаром, и люди цеплялись за них, как за последнюю краюху хлеба. Однако, если объективно, то никакого трупа или трупов не было, следы перестрелки, если они и были, изымут некие эксперты. Для народа было очевидно, что раз трупов нет и выстрелов было всего два, значит, бой не был особенно зрелищным. Не вполне понятно только, куда подевались участники этого шоу?
Мария Антоновна, явно разочарованная отсутствием живописных подробностей, поджала губы и, бросив на прощание уничтожающий взгляд в сторону участковой, снова взяла меня под локоть.
— Беспорядок, — проворчала она так, чтобы слышал только я. — Раньше, бывало, если уж ЧП, так ЧП! А сейчас что? Машина на обочине стоит, а шуму, будто саму Ангелу Меркель похитили инопланетяне. Пойдём, горе ты моё луковое, покажу тебе твои хоромы.
Мы побрели дальше по улице, параллельной той, на которой я уже был и располагалась почта. Собственно, эта улица называлась Озёрная, а основная звалась достаточно длинно и сложно — Краснопартизанская.
Мое кратковременное столкновение в кустах с щуплым мужичком всё ещё стояло перед глазами. Подлец был потерянным, как кот, застигнутый на месте похищения хозяйской колбасы, однако свинтил от меня с ловкостью Гудини. Теряю хватку? Или, наоборот, ещё не наработал?
— Вот было дело у нас, в глубоко советские времена, однажды прокурор чай пил, печенье ел. В общем, работал. А тут ему звонит участковый наш, Колдухинский и говорит человеческим голосом — у нас, дескать, самолёт упал. Где, спрашивает севшим голосом прокурор, упал? А на поле около Малой Атаманки. Прокурор, медленно седея, прикинул что сейчас же приедут проверяющие из Москвы, генпрокуратура, КГБ, от ЦК КПСС и заодно с авиакатастрофой проверят местные дела и полетят тогда головы, включая его.
— И? — ситуация не показалась мне забавной.
— Севшим голосом спросил он участкового, мол, давай подробности, что за самолёт, сколько жертв и всё такое. А участковый смеётся, что прокурору сразу не понравилось. И участковый говорит, что пилоты «кукурузника», мол, пьяные, водки опились, летали низко и крылом поле зацепили, ну и упали. Так они, черти, вылезли из самолёта и немедленно выпили за своё чудесное спасение. Прокурор как понял, что авиакатастрофа бывает разная, так орал, что участковый на одно ухо оглох.
Я слабо улыбнулся. Понятно, что новости тут любят и помнят.
Наконец Мария Антоновна остановилась у покосившегося штакетника, который когда-то был забором. Калитка, державшаяся на одной ржавой петле, была припёрта кирпичом.
— Ну, вот, новосёл, твоё новое жильё. Прибыли. Улица Озёрная, дом три. Твоя, так сказать, резиденция.
Я посмотрел на дом.
И слово «резиденция» прозвучало достаточно иронично.
Дом был прост до примитивности. Коробка из шлакоблоков, грубо сложенная, видимо, не самым рукастым человеком. Однако кто-то когда-то пытался придать этому строению праздничный вид. Стены были выкрашены белой краской, которая давно облупилась и пошла серыми, похожими на лишай, пятнами. А углы… углы были выведены ядовито-зелёным цветом. Этот радикальный, почти кислотный зелёный должен был, по идее, веселить, но на фоне общей серости и тлена он выглядел несколько неестественно и даже немного пугающе.
Окна были маленькие, подслеповатые, с рассохшимися рамами. Крыша, покрытая старым, замшелым шифером, чуть провисла по центру, словно спина усталой клячи. Деревянная окантовка по краям, некогда, наверное, бывшая украшением, покосилась, почернела от сырости и густо поросла тем же лишайником, что и стены. Дом не просто выглядел