— И тебе не хворать, водяник, — прогудел он в ответ, и от его баса задрожала стопка бумаг на краю стола. — Чего пришёл?
— Так я же звонил. Документы мне нужны новые. Срок вышел у старых. Вместе с жизнью.
Он нахмурился, и его густые брови сошлись на переносице, образовав глубокую складку.
Берендей это не тот, кого можно поругать за забывчивость. Никогда не знаешь, забыл он о тебе, пока ты брёл по коридору или юмор у него такой, специфический.
— Ах да, точно. Звонил… — он потёр лоб своей лапищей. — Ты прости, тут оборотни заходили, разозлили, отвлекли, проклятые блохастые твари.
Я приподнял бровь. У оборотней перерождение и новая жизнь — это редкость, в основном, потому что умирают они насильственной смертью и окончательно. В любом случае комментировать его слова я не стал. Я жил очень и очень давно, в том числе потому, что умел не задавать лишние вопросы и не лезть в дела звериных кланов.
— Дым этот ещё, бардак, документов гора. Куда бы их всех спихнуть?
— Не станешь ты от них избавляться, Берендей, — негромко возразил я. — Ни от сигарет, ни от документов своих.
— Ну да, привычка- вторая натура, Аристотель, всё такое. Ты это… прости, что я курю, старым твоим лёгким вреден табак, но я закон не нарушаю, ты не думай, у меня просто весь кабинет получил статус «курилка», можно курить и я курю… Ну ничего, скоро задышишь…
Берендей не договорил, извлёк из-под какой-то пухлой папки здоровенную запечатанный конверт из плотной жёлтой бумаги и вручил мне через стол.
— Ты садись, то есть, присаживайся, старичок, открывай, посмотрим, что там за документы.
Я присел за стол, сдвинув в сторону стопку пожелтевших планов эвакуации какого-то давно канувшего в реку Лету — НИИ. Старческие руки дрожали, не столько от волнения, сколько от векового износа.
Пальцы с трудом нащупали шнур-склейку на толстом картоне. И потянул.
Шнур не поддавался. Папка внезапно потяжелела и упиралась, словно примагниченная к столу. Берендей смотрел на меня с прищуром. Может от дыма, а может ирония у него такая.
Я сжал пожелтевшие от времени зубы и дёрнул сильнее. Из глубин картона донёсся едва слышный скрип, похожий на недовольное матерное бормотание. Я усмехнулся про себя, Берендей всегда любил такие спецэффекты. Наконец, с сухим треском, шнур пошёл, разрывая склейку и папка открылась.
По кабинету прошла едва заметная волна, будто от падения камня в воду. В воздухе коротко и тонко звякнуло, словно лопнула невидимая струна. Мы с Берендеем даже не повернули головы. Обычное дело. Каждая новая судьба, вступая в силу, немного сотрясает реальность.
Архивариус, однако, не выдержал и чуть приподнялся на своём стуле-троне, заглядывая через горы бумаг. Ему, творцу, всегда было любопытно посмотреть на своё творение. Возможно, он даже не знал, что там. Кто там знает, как Берендей творит свою магию.
Я засунул руку в папку и извлёк оттуда паспорт. Новенький, с хрустящей ламинированной обложкой и ещё пахнущий типографской краской. Бумага приятно поскрипывала, когда я открыл первую страницу.
Когда я открыл его, то невольно издал сдавленный стон. Тело пробила крупная дробящая волна, дрожь, словно по нервам пустили электрический ток.
Берендей с пониманием хмыкнул. Его лицо, обычно непроницаемое, как кора старого дуба, изобразило нечто похожее на сочувствие. Он крякнул, отвернулся и своей лапищей отворил дверцу старого дубового шкафа. Оттуда на свет явилась пузатая бутылка коньяка «Сараджев» с цифрой «35» на этикетке. Следом извлеклись два тяжёлых гранёных стакана для виски. Берендей плеснул в них коньяк. Движение было небрежным, он даже не смотрел на стаканы, но янтарная жидкость замерла на идеально ровном, одинаковом уровне в обоих.
Он протянул один стакан мне. Не дожидаясь ответа, легонько стукнул своим стаканом о мой и одним глотком осушил его.
Я помедлил секунду, глядя на своё отражение в тёмной жидкости. А затем залпом выпил. Огонь обжёг горло и хлынул в желудок. С грохотом поставив стакан на стол, я посмотрел на свои руки.
Руки, которые держали стакан, были не мои. Вернее, мои, но другие, новые. Вместо сухой, морщинистой кожи с пигментными пятнами и узловатыми венами, я видел сильную, гладкую ладонь с крепкими, длинными пальцами. Сто лет у меня не было таких рук. Ну, может, не сто. Лет шестьдесят, или около того. Я тяжело задышал, стирая со лба внезапно выступившую испарину.
— Душно у тебя, Берендейчик.
Я пережил перерождение. Вот в чём магия Берендея, он перекраивает саму реальность на самом глубинном уровне.
— Да оно не от духоты, — прогудел он. — Изменения, знаешь ли… Ну, с новой молодостью тебя. Показывай, как тебя зовут. Каждый раз это немного лотерея, мне самому интересно.
Я снова взял паспорт в помолодевшие руки.
— Гм. Так, мы имеем… Купалов Вадим Иванович пятого сентября две тысячи третьего года рождения.
— Вадим! — Берендей хлопнул своей громадной пятернёй по столу, сбив на пол несколько папок. — Водяной — Вадим. Нормально вроде… Что там еще?
Я встал, а потом почти сразу же сел. Некоторое время я молчал и глубоко дышал, привыкая к тому, что в молодые лёгкие воздух врывается густым щедрым потоком.
Я снова молод. Берендей перезапустил реальность, вплёл в неё молодого меня. Всё ещё продолжая часто дышать, я продолжил изучать документы.
— Ну, это… я рад, что рождение в этом веке. Мне в нём ещё жить, так что… Так, прописка есть, но погашенная, «выписан». А что за адрес такой, Орехово-Зуево, улица Стаханова, тридцать два «А», где я якобы раньше жил?
— Почём я знаю?! — фыркнул Берендей. — У тебя же есть «Яндекс», он же тебя не забанил, я надеюсь?
Он снова налил себе коньяка и выпил. Я свой стакан не тронул.
— Так, — я пролистал паспорт дальше, к странице с тринадцатой отметкой. Там стоял чёткий штамп: «Военнообязанный».
— А что ты удивляешься, родное сердце? — ответил на мой немой вопрос Берендей, заметив, куда я смотрю. — С чего бы тебе быть не пригодным к роли «служивого»? Ты в прошлый раз вообще воевал, причём прямо тут.
— Мы в тот раз до этого места не дошли. Просто ты как штабной шифровальщик, такие вещи не помнишь, — сурово ответил я и вытащил из папки второй документ — красную книжечку военного билета. Открыл, пролистал.
— Всё понятно. Я УЖЕ отслужил в армии.
Я засунул руку в папку ещё раз. Пальцы нащупали гладкий ламинированный прямоугольник — СНИЛС. Зелёная карточка с номером, присвоенным мне Пенсионным фондом. Теперь я — пиксель на экране огромной государственной машине, учтённый и посчитанный. За