Кристиан осмотрел купе через застекленную дверцу, прежде чем войти. Там было пусто. Официант, наверное, еще не получил в вагоне-ресторане бутерброд, поэтому не привел Эдмона. Когда я вошла в купе, меня охватило странное чувство – смесь неловкости и тревоги, поначалу едва ощутимое напряжение в животе, мало-помалу ползущее вверх и сковывающее мышцы. Мне было все тяжелее дышать, но я постаралась скрыть нараставший страх.
Кристиан закрыл дверцу на задвижку, опустил шторку на окне и предложил мне присесть. Сам он занял место напротив, у окна. Пару секунд разглядывал уплывавший назад пейзаж, как будто вдруг остался один в купе или просто забыл про меня, но я знала, что это не так. Сейчас я занимала все его мысли, я стала главной его заботой и величайшей проблемой.
– Браво, мэтр, – произнес он наконец.
– Вы хотите сказать, что я права?
Он кивнул.
– И вы вот так просто это признаёте, месье Озёр?
– В суде бы не признал, конечно, если вы об этом. А так да, мои поздравления. Рукоплещу изо всех сил, в основном потому, что вы не можете доказать ровным счетом ничего из того, что мне рассказали. Ничего.
– Мне достаточно будет расспросить ваших работников, – ответила я на эти брошенные с гордыней и презрением слова. – Уверена, некоторые из них, если не все без исключения, должны были заметить, когда вернулись по домам, что их часы опаздывают на целый час… Шах, месье Озёр, – с улыбкой подвела я итог.
– Не советую их расспрашивать – выставите себя в очередной раз на посмешище.
– Почему же?
– Потому что в тот день после полудня я всем напомнил о правилах безопасности, которые действуют на моих землях, забрал у них браслеты и часы, подаренные мною утром, и разложил по шкафчикам, где они всегда оставляют свои вещи до конца рабочего дня. Как вы можете догадаться, заодно я выставил на всех часах правильное время… Ваше единственное доказательство моей вины улетучилось.
На этот раз пришел его черед улыбаться. Он устремил свинцовый взгляд мне в лицо, и я поежилась.
– Шах и мат, мэтр, – добавил Кристиан.
Да, именно этим мы сейчас и занимались – разыгрывали партию в шахматы, вернее, устроили турнир армрестлинга на шахматной доске без судей и присяжных.
– Вы своими умозаключениями с кем-нибудь поделились? – поинтересовался он и принялся рыться в карманах брюк – что-то искал.
– Нет, – ответила я, потому что вопрос застал меня врасплох. – Пока нет.
– С помощниками не обсуждали?
– Нет.
– Вот и славно.
У меня перехватило дыхание, когда я увидела, как он достает из кармана пару черных перчаток – фирмы Бенуа Патриса, без сомнения. Моей любимой перчаточной фирмы. На память пришли мои собственные слова, которые я произносила на первом заседании у следственного судьи, и кровь застыла у меня в жилах: «Да, убийца Розы Озёр надел перчатки от Бенуа Патриса, также, как вы, как большинство сотрудников этого исправительного суда, и как многие жители нашего города, вероятно, поступили бы, если бы им надо было выйти на улицу в холодную погоду и, стоя на ледяном ветру, смотреть представление под открытым небом. И уж наверняка так поступил бы тот, кто собирался убить молодую женщину и не хотел оставлять отпечатков пальцев!»
Кристиан повернулся ко мне и начал медленно, палец за пальцем, натягивать на руки перчатки, пристально глядя мне в глаза. Он улыбался и повторял:
– Славно. Вот и славно.
Изумление уступило место шоку и оцепенению. Я уже не могла скрыть своей растерянности. Разинула рот и сделала глубокий вдох. Но он принял это за страх. И был прав – страх охватил все мое существо. Я хотела закричать, вскочить и броситься к дверце, распахнуть ее, помчаться по коридору с криком о помощи или забарабанить кулаками в соседнее купе, но меня словно парализовало – я не могла издать ни звука, не в силах была сделать ни единого жеста. Я сидела неподвижно и молча, замерла в состоянии кататонии, при этом пребывала в полном сознании и не потеряла способности соображать.
Кажется, именно в тот момент мой взгляд упал на бляшки с номерами сидений напротив: «48, 50, 52, 54». И я поняла, что мы находимся не в 4-м купе, которое Кристиан Озёр назвал официанту. Еще он сказал, что у них с Эдмоном места 10-е и 12-е. Я помнила это четко, руку могла бы дать на отсечение.
Поскольку ничем, кроме глаз, я пошевелить не могла, мне оставалось только блуждать вокруг взглядом. Ни чемоданов, ни какого-либо другого багажа в купе на полке над нами не было, как и верхней одежды, ни мужской, ни детской, на вешалках. Ничто не указывало, что в этом купе кто-то путешествует. Поэтому Кристиан и заглянул сюда, прежде чем войти, – хотел удостовериться, что внутри пусто, что мы останемся наедине и никто нас не потревожит. И что, когда я буду мертва, ни один следователь не свяжет мою смерть с ним. Поэтому и Эдмон все не возвращался, ведь это было не их купе. До чего же просто… Мое сердце пропустило удар. Как Кристиану удалось мгновенно всё просчитать, безо всякой подготовки и времени на разработку четкого плана? Он не знал, что я сяду в этот поезд, понятия не имел, что мне известно о его вине, не догадывался, что я стану угрозой его свободе. Каким же макиавеллиевским умом надо обладать, чтобы продумать все детали за считаные мгновения?
Я была полностью поглощена этими мыслями, когда Кристиан сделал шаг вперед и протянул ко мне руки – огромные, черные, те самые, что когда-то сомкнулись на шее Розы и не отпускали, пока в ее крови, остановившей свой бег, не растворилась последняя капля жизни.
Без зазрения совести, без страха и колебаний, как будто мое тело и жизнь моя всегда принадлежали ему, Кристиан возложил большие пальцы мне на горло, а подушечки остальных прижал к шее под моим затылком – медленно, уверенно, с хирургической точностью, словно ставил свое клеймо и не жалел времени на то, чтобы сделать эту работу как следует. И еще страшнее мне было оттого, что он все четко осознавал: каждое движение его пальцев, каждое их перемещение было просчитано, тщательно продумано и взвешено с одной-единственной целью – убить меня.
Я могла бы закричать, могла бы отстраниться, могла бы оттолкнуть его так, чтобы он потерял равновесие и упал, а я бы тем временем открыла дверцу купе и спаслась бегством. Да,