Что же касается внешней политики Тарипа, то здесь мы вступаем в область догадок и предположений. Вместе с тем можно думать, что в этот период произошла ее полная переориентация на Афины. Вероятно, тогда же молоссы добились и доминирующего положения в Эпире [72].
Завершая краткий обзор деятельности Тарипа, нужно признать, что он должен был быть незаурядной личностью. Неоспоримым является и то, что афинское воспитание повлияло на его реформаторскую деятельность. Нельзя не согласиться с мнением К. Клоцша, что «конституция Тарипа» (Verfassung des Tharyps) касалась только Молосского царства, поскольку Эпиротский союз в это время еще не существовал [73]. Вся деятельность царя, таким образом, была направлена на реформирование государственных институтов одного племени — молоссов. И все же реформы Тарипа были своего рода революцией. Его деятельность стоит назвать проявлением на практике античного рационализма, когда наделенная определенными властными полномочиями личность, действуя в интересах общества, преобразует его на новых началах.
Между тем возникает вопрос: как понимать выражение Юстина, что Тарип первым ввел законы (Just., XVII, 3, 12: primus itaque leges)? С опровержением этого мнения выступил М. Нильссон, который заявил, что у молоссов законы существовали задолго до Тарипа [74]. Впрочем, следует выяснить, что мог понимать Юстин, говоря здесь о введении законов. Вероятнее всего, leges Юстина — это писаные законы, которых ранее не существовало. Как и всякий вид законов, они должны были зафиксировать уже сложившиеся отношения. Наличие писаных законов придавало, по мнению древних, облик конституционного государства. Введение же греческих обычаев вообще было постоянным процессом и до, и во время, и после правления Тарипа.
Реформы Тарипа имели важное историческое значение. С их помощью был преодолен первобытный хаос, аморфное молосское общество встало на путь превращения в гражданское общество античного типа. Историческая заслуга молосского царя заключается в том, что при нем уже сложившиеся отношения получили свое законодательное закрепление. Иными словами, Тарип был ответственен за введение писаных законов и правил, которые обеспечивали легитимность функционирования всех государственных институтов. Теперь молосские цари управляли государством, руководствуясь писаными законами и правилами (
Эпир от Алкеты до Александра I
После смерти Тарипа молосский трон наследовал его сын Алкета (Plut. Pyrrh., 1; Paus., I, 11, 3), деятельность которого в современной историографии исследована очень слабо. Причиной этого может служить то обстоятельство, что в античных источниках обнаруживается значительная лакуна: собственно эпирская традиция, остатки которой мы находим у Плутарха, Юстина и ряда других авторов, отсутствует полностью, и мы черпаем сведения только из тех источников по греческой истории, в которых упоминания об Эпире даются в связи с общегреческими событиями. При этом мы вообще не располагаем никакой информацией ни о начальном периоде царствования Алкеты, ни о его борьбе с оппозицией, завершившейся, как известно, его изгнанием. Кроме того, лишь приблизительно может быть определена и хронология этих событий.
Первые достоверные сведения об Алкете мы находим у Диодора, который сообщает, что Алкета, изгнанный из своего царства, бежал в Сиракузы, где некоторое время жил при дворе тирана Дионисия (Diod., XV, 13, 2). И хотя в источниках ничего не говорится о причинах изгнания Алкеты, общий ход исторических событий на севере Греции в начале 380-х гг. до н. э. позволяет сделать в данной связи некоторые предположения.
Как уже было сказано, ориентация на Афины была краеугольным камнем внешнеполитической деятельности Тарипа, отца Алкеты. То, что Алкета выступил продолжателем дела своего отца, не вызывает никаких сомнений. Но в этот период Спарта активизировала свои действия на севере Греции. Под ее властью оказались Амбракия и племя афаманов (Diod., XIV, 82, 3–7). Успехи Агесилая в Акарнании в 389–388 гг. до н. э. способствовали не только переориентации политики некоторых соседних государств на Спарту, но и изгнанию правителей, которые противостояли ей (Xen. Hell., IV, 7, 2–7) [75]. Подобная судьба, по всей видимости, постигла и Алкету, изгнание которого должно было произойти в результате военно-политической активности спартанцев и действий проспартанских сил в самом Эпире.
Так или иначе, Алкета оказался при дворе сиракузского тирана в качестве изгнанника. Этот факт может показаться противоестественным, ибо общеизвестно, что Дионисий был союзником спартанцев. Но при более детальном рассмотрении политики Дионисия прием им Алкеты и содействие его дальнейшему восстановлению на молосском троне выглядят естественно вытекающими из политической программы тирана Сиракуз. В этом отношении нужно согласиться с мнением Э. Д. Фролова, который считает, что «он (Дионисий. — С. К.) осуществлял систематическое вмешательство в дела Балканской Греции, действуя здесь на пользу своей союзнице Спарте, но одновременно имея в виду свои собственные державные интересы» [76].
И действительно, едва ли будет верным абсолютизировать союз Дионисия со Спартой. Реализация великодержавной программы Дионисия: распространение влияния на Адриатическом и Ионийском морях, захват выгодных торговых путей [77] и само по себе создание империи в бассейне Ионийского моря [78] — все это в конце концов неминуемо вело к охлаждению отношений тирана со Спартой. Не далек от истины Д. Кросс, который считал, что «беглец от власти Агесилая не мог найти более надежного убежища, чем при дворе Дионисия» [79].
Некоторые косвенные данные также убеждают нас в том, что появление Алкеты при дворе сиракузского тирана не было случайным. В этом отношении большой интерес представляет почетный декрет, который афиняне посвятили Алкете, сыну сиракузянина Лептина, за какие-то неизвестные нам заслуги (Ditt. Syll3., № 154). Ни у кого из историков не вызывает сомнений то, что в данной надписи речь идет о Лептине, брате сицилийского тирана и сиракузском навархе, который был известен своими симпатиями к Афинам [80]. По мнению К. Клоцша, Алкета еще до своего изгнания бывал в Сиракузах и его именем был назван сын Лептина, о котором и идет речь в упомянутом декрете [81]. Согласно Д. Кроссу, Лептин, желая почтить молодого молосского царя, союзника Афин, находившегося