— Ты думаешь, они до такой степени… — начал я.
Индар хмыкнул:
— Ни секунды не сомневаюсь. Разворачивайте ковёр. Поближе к трону — и вот тут закройте.
Норфин наблюдал и одобрительно кивал. Он здорово много понял за последнее время.
Лакеи поправили ковёр и раздвинули шторы. В зал полился солнечный свет, сразу стало веселее и спокойнее. Вот тут-то в зал и вошли журналисты.
И остановились.
Не ходили сюда журналисты. Не привыкли. Как-то даже смутились.
— Проходите, пожалуйста, — сказал Рэдерик.
Тоном вежливого мальчика из хорошей семьи. И они прошли, как зачарованные.
— Их же встретить, наверное, надо? — хмуро спросил Норфин. — Я выставил, конечно, караулы, но… кто-то из вас, наверное, должен встречать?
Мы с Индаром переглянулись. Уже привычно.
— Мне надо, — сказал Индар.
— Нет, знаешь что? — вдруг брякнул я. — Я сам пойду. Я хочу посмотреть. Мессир Гурд, вы пойдёте со мной.
Ну да, этот жук просочился в зал вместе с журналистами, даже блокнотик где-то добыл — делал вид, будто так и надо. И когда я его позвал, он страшно удивился.
— Я⁈
— Вам нужна информация, — сказал я. — И вы ведь хотите принести пользу Перелесью, правда?
Ликстон кашлянул.
— Мессир Клай, а можно я?
Я подумал.
— Да. И вы. И возьмите светописец. Запечатлеем историческую и судьбоносную встречу.
Ликстон просиял, спохватился, сделал непроницаемый вид, прихватил светописец.
— Удачи, ваш-бродь, — сказал Барн печально.
И его огорчало, что не он идёт со мной, и меня огорчало. Но нам нужно было привыкать к новому порядку вещей. У Барна теперь начиналась и новая жизнь, и новая служба — и Рэдерику он был намного нужнее, чем мне, если уж начистоту. Да что там! И Барн это знает, и я это знаю.
Я подумал, что в случае беды мне подойдёт кровь Гурда. Нет, в принципе — и Ликстона, но Гурда — точно.
Что-то в нём мне понравилось.
А он, похоже, догадался, о чём я думаю.
— Мессир Клай, — сказал Гурд по дороге к парадному входу, — я, конечно, дел с фарфоровыми некромантами не имел, но знакомые некроманты у меня были. Я понимаю так, что для обряда может понадобиться кровь?
— Да, — сказал я.
Ничего пояснять не стал. Любопытствовал, догадается он или нет.
— Если вам понадобится, вы можете взять мою, — сказал Гурд.
Я на него внимательно посмотрел. Он улыбнулся.
Ликстон обогнал нас, вышел из главных ворот Резиденции Владык и принялся прикидывать, где лучше установить светописец. Гурд задержался под воротами и тормознул меня.
— Одна моя знакомая леди любит фарфоровые игрушки, — сказал он с широкой улыбкой. — Глупость, конечно, но они нравятся многим женщинам. Кошечки там всякие, собачки… ослики.
Да, подумал я, молодцы. О пароле можно было бы даже не договариваться. Ты мне сейчас говоришь, что Карла прислала тебя служить со мной, потому что Барн занят, а мне нужен живой рядом. И что тебе можно полностью доверять. Что ты наш, Карла подтвердила. Лихо.
Похоже, я сейчас общаюсь с нашей внешней разведкой, пришло мне на ум. С одним из тех резидентов, которых давным-давно считали погибшими. То-то Индар двойное дно учуял… чутьё, как у некромеханической собаки.
— Поклон от меня вашей знакомой, — сказал я. — Забавно вышло. Сработаемся.
На площади у Резиденции было до изумления многолюдно. Напротив входа никто не толпился, горожане делали вид, что прогуливаются, но чувствовалась в них некая нервность, напряжение ожидания. Многие останавливалсь поодаль, глазели на гвардейцев Норфина, пытающихся изобразить тренированную осанку дворцовой гвардии. Загляделись и на нас заодно. Весёлая тётка продавала с лотка на колёсах воду с грушевым сиропом. Рядом крутились со своими корзинками продавцы грошовых пирожков. Газетчики с пачками листков шмыгали в толпе, но тихо: их и так останавливали и чуть не рвали газеты из рук.
Видимо, страшновато было орать перед Резиденцией Владык: «Поразительные новости! Замок Нагберта сгорел! Сам он свалил! Сенсация! Ждём Иерарха!» — тем более, собравшиеся и так были сравнительно в курсе дела и жаждали только подробностей.
Увидев нас, некоторые отошли подальше, а те, что похрабрее, наоборот, подобрались поближе. Наблюдали, как Ликстон устанавливает светописец, и на меня глазели.
А Гурд, по-моему, успокаивал народу нервы. Типичный такой аристократик, не высший свет, но и не голытьба, правильный придворный франтик, из породы тех, что вечно крутятся во дворце на подхвате, — вдруг заметят, можно будет сделать карьеру. И я понял, почему на нём такой костюмчик шик-блеск фасона: чтобы сразу было ясно, что выпендривается и привлекает к себе внимание.
А тем временем кортеж с вокзала появился вдалеке на проспекте Роз. Проспект был пустынный, без моторов и извозчиков почти, и кортеж плыл неторопливо, привлекая всеобщее внимание. Вот Иерарха не боялись: люди, стоя на тротуарах, махали руками и бросали букеты, кто-то отвешивал поклоны, кто-то кидался на колени, прося благословения.
Иерарх ехал в открытом моторе. Стоял такой лучезарный весь, в белом парчовом балахоне — одно слово, что «балахон», не святое рубище жреца даже условно, а одеяние какого-то древнего владыки, такое впечатление. И Око сияло, острое солнце вспыхивало в бриллиантовом зрачке. И то и дело Иерарх поднимал длань в благословляющем жесте.
С ним в моторе ехали, видимо, самые приближённые, во втором моторе — дипломаты, надо думать, их сопровождали конные Норфина, настолько парадные, насколько вообще позволяла обстановка.
Ну, богато, подумал я. Норфин молодец. Всё учёл.
И стал ждать, когда они доберутся до площади.
Глава 34
Площадь встречала Иерарха как вестника Божия — или вестника надежды.
У нас на побережье в него, быть может, и не швыряли бы тухлыми яйцами, но цветы бы не кидали точно. Какая роль у церкви Сердца и Розы была в войне — все примерно понимали, даже сильно верующие. В войне было слишком много ада и слишком много Святой Земли, чтобы отношения остались прежними. Наверное, поэтому, например, я не припомню, чтоб кто-то на побережье клялся Сердцем и Розой, как здесь. И из обычных оберегов я видел у солдат якоря, якоря со звёздочками и даже фигурки водяного дракончика, но не сердце с розой точно. Побережье перешло под руку церкви Путеводной Звезды и Благих Вод — и Отца Океанов отчасти.
И я понимал, что оно логично и закономерно, то, что я вижу, — и всё равно мне было странно это.
А площадь ожила, когда приблизился кортеж. И люди радостно орали: «Благослови, Святейший отче!», и женщины утирали счастливые слёзы, и торговка пирожками, рыдая от восторга, протянула корзинку — и Преподобный из свиты