Я был сыт по горло их лесами, туманом, адскими тварями и милыми людьми, каждый второй из которых — ведьмак. Мне было бы легче уехать, если бы нам с Карлой позволили хоть чуть-чуть, хоть неделю… три дня… да хоть ещё один день побыть рядом. Но вот как всегда: жизнь даёт каплю тёплого мёда — и всё, предовольно с тебя.
— Поезд отправляется! — гаркнул начальник станции.
Паровоз пронзительно свистнул. Карла обняла меня — и я, уже не знаю какой по счёту раз до острой боли жалея, что не могу её поцеловать, осторожно разжал её руки.
— Мы точно скоро увидимся, — сказала Карла тоном заклинания.
— Конечно, — сказал я.
Барн потянул меня за рукав. Я поднял чемодан — и мы вошли в вагон за перелесскими гвардейцами. Поезд дёрнулся и медленно двинулся вперёд.
— Ваше купе, мессир Клай, — сказал проводник, открывая дверь.
Я проскочил мимо него к вагонному окну — и ещё успел увидеть бледную Карлу, обхватившую себя руками, как в ознобе. Тяпка с лаем бежала по перрону вровень с нашим вагоном — и остановилась, когда перрон кончился.
Всё.
Подошёл Барн, подобрал чемодан, который я бросил в проходе. Хозяйственный такой.
— Брось, не печалься, ваше благородие. Любит же она.
— Да иди ты, — отмахнулся я.
— Чего «иди ты»! — обиделся Барн. — Меня бы так какая-нибудь девица любила — я б жил да радовался. А тут — леди Карла сама!
— А между нами — леса, леса… эти их кромешные леса, — сказал я с досадой. — И Норфин. И ад.
— Дыру-то вы заделали, ваш-бродь, — Барн осклабился. — Конец аду, значит.
— Только одну дыру, братец, — сказал я. — У границы. И мы не знаем, одна она была на всё Перелесье или есть ещё. Но даже если это была единственная дырка в Перелесье, то в Святой Земле всё равно есть ещё как минимум одна. А кроме того, то, что успело вылезти из этой дырки и разбежаться по лесам, никуда не делось же, правда?
— Это да, — вздохнул Барн. — Быстро-то как едем, ваш-бродь… А как думаешь, пожрать-то перелесцы дадут? Пышечки эти — так, дамское развлеченьице…
— Вот какие ж вы, живые, требовательные, капризные и неудобные для работы, — сказал я ему в тон. — То вам жрать, то вам пить, то погода сырая, то уши холодные… Не помрёшь с голодухи за полчаса, потерпи.
— Вот и брали бы фарфорового, — огрызнулся Барн.
— Где ж я такого фарфорового возьму! — сказал я сокрушённо.
Барн попытался скрыть смешок и хрюкнул.
— Вот да, — сказал я. — Приедем во дворец перелесских владык, а ты там будешь хрюкать… самое оно для нашей международной репутации…
Барн самодовольно ухмылялся, а я нёс ещё какую-то смешную чушь, думая об очень неприятных вещах.
О том, что этот увалень мне необходим. Да что там! Он моё второе «я»: мы вместе — один очень сильный некромант. Мой Дар — и его кровь. Если рядом со мной нет живого, который сам даст каплю крови в нужный момент — половина обрядов для меня закрыта.
Самое паршивое — что это именно те обряды, которые могут понадобиться в первую очередь. Защита. Разрушение проклятий. Устранение порчи. То, ради чего я и еду в Перелесье, чтоб оно провалилось в свой любимый ад. Всё это — кровь, кровь, кровь. Нельзя работать без жертвы. Научиться бы извлекать хоть капельку крови из каучука, металла и сухих костей!
Я бы гораздо легче резал себя, чем Барна. Я всю жизнь себя резал. Любой некромант живёт между порезами, это так естественно и привычно, что делается без раздумий и колебаний. В каждом из нас накрепко завинчено: у любого обряда есть цена, и, как правило, это кровь и боль.
И вот почему лич — это грязное чернокнижие. Я могу жертвовать только другими. И это такое паскудство, от этого так тянет и щемит душу, что боль воспринимается обычной физической болью.
На фронте это было немного легче морально. Даже когда Барн отдал глаз за то, чтобы меня поднять, это ж не ради моей драгоценной жизни делалось, это потому, что я — оружие, необходимое оружие. Все понимали: убили некроманта — добьют остатки нашего гарнизона. Барн отдал не за меня, а за братиков-солдатиков и Солнечную Рощу. И потом отдавал — за побережье, за государыню, за нашу победу.
А теперь за что ему придётся отдавать? За благополучие этого борова, перелесского диктатора? Нет, разумом я понимаю, что мы продолжаем наш бой, что это тоже ради нашего побережья… и всё равно на душе как-то смутно.
Лучше бы это была моя кровь. Но чего нет — того нет.
Вдобавок Барн — моё слабое место.
Он, конечно, прошёл со мной от городишка Солнечная Роща почти до самой Серой Змейки и многому научился. У него теперь стеклянный глаз и эта самая «фантомная слепота некромантов», как говорят учёные мужи: он видит духов и нежить легко и просто, не напрягаясь, даже днём, как некромант с сильным Даром. Но при этом он… да какой он вояка! Да ещё при чужом дворе, в окружении врагов, когда ад совсем рядом, прямо под боком… Барн для драк в потёмках не годится. Добродушный деревенский парень. Бесхитростный, беззащитный.
Ну вот, извольте, ему хочется кушать… А я думаю: отравить его — раз плюнуть. Порчу он, надеюсь, худо-бедно учует, а вот яд…
В дверь нашего купе постучались:
— Господ прибережцев приглашают на завтрак.
Барн этому приглашению обрадовался заметно больше, чем я. А я шёл за проводником и мрачно думал о Тяпке.
Вот бы мне такую собачку. Она бы чуяла яд не хуже, чем порчу.
Подарите личу некромеханического щенка, а? Я бы сам натаскивал… э, вру себе. Да что говорить, невозможно, всё это глупости. И опыта у меня нет, и со зверями я никогда не имел дела. Тем более с такими, как Тяпка или Ильков обожаемый жеребец Шкилет. Не факт, что удалось бы обучить мёртвого зверя, не факт.
У них души, они как люди. Их понимать надо, а я вот не уверен, что понимаю.
Проводник распахнул перед нами двери в вагон-ресторан — и тут, кажется, что-то понял и притормозил. А на нас дружно посмотрели те, кто там уже завтракал.
О нас вспомнили, когда сами уже уселись. Забавно.
Ну и куда же нам с Барном приземлиться? За стол с гвардейцами из охраны Вэгса? Или за стол газетёров? Или набраться наглости и пойти к самому Вэгсу и дипломатам?
Логично