Со сцены Седьмая симфония транслировалась на площадь, передавалась всеми радиостанциями Советского Союза. После премьеры Шостаковичу дали большую квартиру в обкомовском доме на Вилоновском спуске. В том же доме жила вывезенная из Ленинграда семилетняя девочка Ира Супинская. Так их судьбы впервые пересеклись. Но они про это не знали. До их встречи оставалось еще двадцать лет.
Я и музыки его не знала, и имени его не знала, ничего я этого не знала. Меня первый раз тетя повела в Большой театр, который был там в эвакуации, на балет «Дон Кихот» с Лепешинской. Но она мне не объяснила, что такое балет. Посмотрев вступление, я спросила на весь театр: «А почему они не разговаривают?» Публика засмеялась. Но мне очень понравилось, я решила, что буду балериной, и стала требовать от тети, чтобы меня отдали в балетную школу. Она меня повела к врачу; врач сказал, какой там балет, девочка после блокады.
Тетя заведовала библиотекой в институте усовершенствования учителей. Сначала она мне приносила детские книжки – «Гуттаперчевый мальчик» и все такое, но это как-то не шло у меня, и я стала читать, что и она, поскольку целые дни была одна. И первые книжки были – три повести Тургенева «Ася», «Первая любовь» и «Вешние воды». Потом новый роман Эренбурга «Падение Парижа» – об оккупации Франции и тех, кто ее предал. В школе я училась плохо и не могла понять, почему на уроках пения нас заставляют петь «все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ». Какое спокойствие наших границ, когда немцы рвутся к Сталинграду?
Тем временем Шостакович
в конце марта 1942-го прилетел в Москву на премьеру Седьмой симфонии в Колонном зале Дома союзов, затем вернулся в Куйбышев. А в июне улетел в Новосибирск, к дирижеру Мравинскому. Они репетировали Седьмую симфонию с оркестром Ленинградской филармонии, находившимся там в эвакуации. Премьера прошла 9 июля. Зал плакал, слушая ленинградских музыкантов. Шостакович говорил, что Мравинский прочел его симфонию точнее всех.
Летом 1942-го партитуру Седьмой симфонии, прорвавшись сквозь огневое кольцо, доставил в Ленинград летчик Литвинов и принес в Дом радио, где дирижер Карл Элиасберг и оркестр Радиокомитета начали репетиции. Поэтесса Ольга Берггольц писала: «Никогда не забыть мне, как руководитель Радиокомитета диктовал машинистке сводку: „Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге, валторна при смерти…“»
9 августа 1942 года состоялась самая главная премьера – в Большом зале Ленинградской филармонии. Именно тогда Ахматова, завершая в Ташкенте «Поэму без героя», назвала Седьмую симфонию Ленинградской:
А за мною, тайной сверкая
И назвавши себя «Седьмая»,
На неслыханный мчалась пир…
Притворившись нотной тетрадкой,
Знаменитая ленинградка
Возвращалась в родной эфир.
Партитуру симфонии скопировали на микрофильм и доставили в США через Тегеран, где ее сыграл оркестр под управлением Тосканини. На третьем году мировой войны симфония Шостаковича зазвучала в исполнении лучших оркестров союзников – в Америке и Европе.
Голоса
Из архива автора
Тех, кто видел Шостаковича в годы войны, увы, уже не осталось. С одним из последних, Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, я разговаривала незадолго до его смерти, зимой 2016-го. Всемирно известный лингвист и антрополог был тогда профессором университета Лос-Анджелеса. На берегу Тихого океана он вспоминал свое военное детство.
«В 1942 году я находился вместе с родителями в эвакуации в Ташкенте. Я помню Алексея Николаевича Толстого, он был членом комитета по Сталинским премиям. На заседания этого комитета он выезжал в Куйбышев ради Шостаковича и, вернувшись в Ташкент, делился с нами впечатлениями от его Седьмой симфонии. На меня это сильно подействовало, потому что за год до этого в Москве я познакомился с Шостаковичем, он зашел к нам что-то передать моему отцу, писателю Всеволоду Иванову. Никого из взрослых не оказалось дома, и мы с ним поговорили. Мне было 12 лет, а он такой вне возраста был человек, поэтому не возникало ощущения, что ты с каким-то старшим, да еще сверхзнаменитым человеком разговариваешь. И вот в Ташкенте Толстой нам рассказывает, как он в Куйбышеве слушал Седьмую симфонию. Она получила тогда Сталинскую премию. Это было важно, потому что закрепляло официальное признание Шостаковича после „сумбура вместо музыки“ и всего того ужаса, который навалился на него в 1936-м – всего-то пять лет прошло. Хотя опалу с него фактически сняли после успеха Пятой симфонии, да и в марте 1941-го он стал лауреатом Сталинской премии за Фортепианный квинтет, но Седьмая симфония поднимала его на недосягаемую высоту. Писатель Толстой пытается ее пересказать нам словами. Она начинается как болеро, самый ее знаменитый фрагмент. Есть разные трактовки Седьмой симфонии, по официальной трактовке это немцы на нас нападают или готовятся напасть, а неофициальная – что это отражение гораздо более ранних впечатлений Шостаковича от сталинского режима, он ведь задумал ее еще до войны. Ну, музыка, к сожалению или к счастью, не подвержена никаким способам проверки. Толстой все это, конечно, рассказывает как историю с гитлеровской армией, которая нападает. Он под сильным впечатлением и восторженно говорит, ударяя рукой по столу: „И вот, вы знаете, там такой звук – тук-тук, тук-тук, не громче…“»
С Ириной Александровной Антоновой мы встретились в ее директорском кабинете в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. В 2016 году я делала фильм о ней «Одиночество на вершине», она рассказывала о военной Москве и о том, как она, тогда студентка университета, попала на московскую премьеру Седьмой симфонии.
«30 марта 1942 года в Колонном зале Дома союзов первый раз в Москве исполнялась Седьмая симфония Шостаковича. В 12 часов дня она начиналась. Мы с приятельницей пошли, прослушали симфонию, и уже к концу я увидела, что в оркестре появляется человек в военной форме. Я поняла, что в городе объявлена тревога. Но он дал доиграть, потом вышел и сказал: „Товарищи, тревога в Москве, все спускайтесь в метро“.
Я много слушала Шостаковича до этого. Я понимаю, что это не простая музыка. Но отец водил. Мы были на премьере его квинтета в Политехническом музее, и сам Шостакович был за роялем. А потом я была на первом исполнении Пятой симфонии. Шостакович – нелегкий композитор. Но вот Седьмая симфония тогда доходила до всех, особенно вот эта тема нашествия. Но, понимаете, там прибавлялось очень много. Это же все-таки конец марта, холод адский, в зале все сидят кто в валенках, кто в чем, в телогрейках мы сидим.