Деталей особо в докладах не было, но чувствовалось, что оба их писа́ла-сочиняла одна рука. Ну, максимум две — вон та, с посохом, у которого навершие в форме волчьей головы, и та вон, рядом, где на посохе крест православный.
Патриарх мигнул великому князю незаметно и загудел:
— А давай-ка, люд Полоцкий, глянем да подивимся все вместе, как погуляли буйны княжичи вдали от отчего дома да от родных краёв? Дозволишь ли, батюшка-князь?
Всеслав о том, что должно было произойти, знал лишь очень примерно, но кивнул с важностью и торжественностью, будто давал старт автопробегу или завод открывал.
Упало белое полотно со «стенгазеты», и толпа загомонила, разворачиваясь. Сыны́ поднялись на крыльцо Софии, встав на пару ступенек ниже отца. Ак-Сулу кивнула приветливо, Одарка робко, бледнея на глазах.
— Ты, дочка, уши потри́, чтоб кровь побежала шустрее. А то, не ровен час, ося́дешь на ступеньки без сил, — как-то по-матерински нежно сказала ей Дарёна. Та кивнула благодарно и подняла ладони с тонкими пальцами в чернильных пятнах кое-где, начав тереть и разминать мочки и ушные раковины целиком.
Перед глазами раскинулась широко привычная карта. Только глядели на неё сейчас будто бы находясь дальше обычного, масштаб стал поменьше. Русь гордо располагалась в центре, а значки городов, прежде нарисованные красным, ярко сияли на Солнце золотыми звёздами.
— Как пошёл удалой княжич Роман Вселавич да с другом верным, шурином, Сырчаном Шарукановичем, на ту сторону на далёкую, с какой встаёт на Русь Солнце красное, — начал Буривой. И гипноза в голосе его хватило, кажется, на всю площадь. Притихли все, наблюдая, как двигались отряды резных деревянных фигурок-всадников вверх по Днепру, мимо Переяславля, Киева и Чернигова, а оттуда — на Восток.
— Шли войска лесами дремучими, степями раздольными, да и вышли к берегу реки широкой, что зовут в тех краях Ра-рекой или Ити́лем. Переправились до́бры мо́лодцы да пошли вперёд, к месту важному, где Итиль-река с Ка́мой сходится. В тех краях стоит чуден град-Булга́р, главный в тех краях, во Булгарии.
Народ слушал, не дыша. Потом ворчали, когда злой эмир Хасан стал ругать Романа-княжича, ясна сокола. А потом ахнули и отпрянули от карты, едва не повалившись на землю, когда грохнул пиропатрон и поползло дымное облако.
— Боги русские, Боги светлые, рядом вставшие, Нов со Старыми, сберегли тогда добра княжича, наказали эмира Булгарского. Полегли тумены бессчётные, во́ды Ка́мы там, во́ды Ра-реки стали красными на три дня пути, — чаровал-вещал Буривой.
Ромка оглянулся через плечо на отца с видом растерянным. Точно с таким же он в детстве говорил: «батюшка, я так больше не буду». Чародей подмигнул ему и кивнул обратно на карту, чтоб не пропустил представления. Улыбнувшись и прикрыв глаза, давая понять, что не расстроился и не сердится.
Глава 8
… и наоборот
Буривой ещё постращал немного ка́рами небесными, что постигли басурман, и резюмировал: они всё поняли, повинились и пришли под руку Руси, став нам братьями. А на братьев обижаться Боги не велят, даже если те хитрые. Но нашлёпать по задницам баловников для отстрастки иногда бывает полезно. А что для этого Роман Всеславич тьме батыров руки пообрывал в прямом смысле слова — так это он не со зла, по молодости погорячился, с кем не бывает? С такой-то отягощенной наследственностью…
По карте поползла, как живая, граница Руси и союза, достигнув Волги, что здесь звали Итилем. Народ заорал здравицы смутившемуся неожиданно Ромке. Всеслав пересадил восторженно верещавшего Вольку на левую руку, а правую положил на плечо старшего сына, показывая, что действия его всячески одобряет.
— А другой-то сын, Глеб Всеславьевич, в ту пору́ пошёл в земли южные. В тех краях живут змеи хитрые, злые аспиды всё ромейские, что смущали Русь, братьев ссорили, переврали Святое Писание, подменили слова́ Спасителя! — сменил подуставшего патриарха Буривой. И никто уже и не вздрогнул, услышав про Го́спода от волхва.
— По пути друзей да товарищей набирал с собой Глеб Всеславьевич. Шли полями, лесами тёмными, пробирались горами высокими, добирались бурными реками. На границе земли Югославии стали лагерем в славном городе. Назывался он раньше Диррахием, что на берегу моря южного. И взмолились друзья да товарищи, от ромеев бед натерпевшися, что идут к нам под руку братскую, что хотят себе князя русского.
Толпа гудела одобрительно. Глеб правой рукой стискивал рукоять меча, а левой обнимал Одарку, иногда что-то шепча ей на ушко, алевшее красным маковым цветом.
— И решил тогда Глеб Всеславьевич подарить тот град брату младшему, что растёт пока в славном Полоцке, под приглядом мамки с няньками. А чтоб речь ему иноземную с малолетства не разучивать, не ломать язык князя русского об названья их басурманские, повелел в честь града родимого тот Диррахий чтоб звали Полоцком! — провозгласил Буривой и даже посохом пристукнул по-судейски.
Народ загомонил. Ромка глянул на брата с уважением. Тот пожал плечами чуть растерянно, дескать, чего на ум первое пришло, то и ляпнул.
— А раз город тот за Дунай-рекой, куда Храбрый князь Святослав ходил, да в такую даль не захаживал, то и быть ему Задунайскому! — продолжал волхв переписывать карту мира.
Потянулись невидимые отсюда тонкие проволочки, расправилась лента с названием на восточном побережье Адриатического моря. В несерьёзной, ну, или серьёзной, это смотря как считать, близости от Царьграда-Константинополя. И засияла над тем городом золотая звезда.
Толпа орала и скандировала «Глеб-Рог-волд». И лица обоих упомянутых братьев были от удивления очень похожи. И если на Вольке такое лицо смотрелось вполне по возрасту, то второй сын выглядел не очень презентабельно с разинутым ртом и распахнутыми глазами. Всеслав кашлянул, привлекая его внимание, и насупился, как один управдом в старом кино. Глеб вздрогнул и выражение лица приобрёл соответствующее моменту.
— Затаили зло греки подлые, дождали́сь, когда лодьи княжии по Дунаю сойдут в море Русское, и накинулись псами лютыми! — Буривой нагнал столько трагизма, что полочане заозирались от экрана на крыльцо Софии. Дескать, а как же это? А это тогда кто стоит, брови су́пит по-отцовски? Убили же? Или нет?
— Но и тут не дали свершиться злу, негодяйству тому вероломному, Боги Старые, как и Новый Бог! Потопили они кораблики, напустили они да огня с небес, и кто в том огне не изжарился, то утоп потом, кормит рыб морских!
Внесённая ясность зрителей успокоила, и за тем, как подвинулась красная лента союзной границы по берегу Русского моря они смотрели внимательнее, не отвлекаясь. Многие тыкали пальцами в Болгарию, что торчала, как не пришитый рукав, оставаясь Византийской провинцией. Хотя скорее уже номинально. Как передавал тамошний олигарх в последнем донесении, когорты ромеев оставляли места дислокации и уходили, пыля и топая, на восток, домой. Послышались первые призывы пойти на помощь братьям-болгарам.
Да, в сравнении с границами союза держава ромеев вида не имела совершенно. Трудно сравнивать Босфор и его окру́гу с зе́млями от Норвегии до Иберии и от Волжской Булгарии до Каринтии, несерьёзно как-то. Хочется шапками закидать. Всегда так было.
Приплыли по карте резные кораблики под княжьим знаком к Киеву. Подошли туда же отряды маленьких конников от слияния Волги и Камы. И потянулась общая рать вверх по Днепру к родному Полоцку. Народ смотрел, болея и подгоняя лодьи криками, как на матчах по ледне́ или киле́ игроков любимых команд-отрядов.
— А великий князь, славный батюшка добрых воинов да походников, на закат уйдя, туда Правду нёс, Правду русскую, заповедную! — отцы вре́зали на два голоса, так что маленький Рогволд аж подскочил и айкнул.