Дядька Василь, тесть Всеславов, мужик хоть и в годах, но крепкий, как вековые дубы в здешних рощах, от приглашения перебраться в столицу отказался чуть ли не с обидой. Дескать, воля твоя, князь-батюшка, прикажешь — приеду, коли решил ты, что от меня, старого да немощного, в родном городе пользы больше нет. Оставили воеводу дома, конечно. Но наказали в гости наезжать чаще и предупредили, что сами станем заглядывать. Вот и заглянули. Утром в Полоцке, до заката — в Витебске. Две сотни вёрст. Эдакими темпами мы завтра в Смоленске ужинать будем.
— До той Волги дня за три домчим, или за пять? — Гнат за недовольным тоном прятал растерянность. Безуспешно.
— Это как ветер будет. Не меньше пяти, думаю, — протянул задумчиво Чародей. И фыркнул, глядя как вытянулись лица у команды. — Ну нет, братцы, это что за новости? Где тут у меня нетопыри князя-оборотня? Что за глаза навыкате, как у девок, что в бане гадают? Ну-ка посерьёзней!
И расхохотался от души, потому что на попытки друзей сделать умные лица по-другому смотреть никак не выходило.
— Назовись! — прорычал здоровенный берестяной рупор с городской стены. Кажется, даже голосом тестя, хотя понять, конечно, было почти невозможно.
— Вот! Кого я дядьке Василю́ покажу? Трёх дурачков деревенских, у каких слюни во рту не застревают, наружу льют? А чего тогда на остальных буераках, тьфу ты, пристало же твоё словечко… Чего на остальных саночках с мордами у воев — и подумать страшно. И воевода сидит, глазами лу́пает, как сыч, — недовольно бурчал Всеслав, одновременно поднимая вверх на витом тросике флажок с сигналом «Стоп!».
Остроносый треугольник лиловой парчи заплясал на мачте. Жёлтый означал бы «Сторожи́сь! Приготовиться!». Красный — атака. Два красных — общий сбор и атака по условному знаку. Три красных — волчья пляска смерти, сигнал к уничтожению всей живой силы противника любыми способами. Всего комбинаций было с дюжину, запоминались они легко и различались остроглазыми нетопырями отлично. К тому времени, как колонна замерла красивым строем, очухался немного и Рысь. Поднялся с плетёного сидения, смахнул с шапки и мехового во́рота серебро снега, летевшего иногда из-под носовой лыжи-полоза. Оглядел уже нормальным, не детским удивлённым, а воеводским собранным взглядом выстроившиеся на загляденье буеры: двадцать пять шеренг в восемь рядов, в начальной шеренге первая, штабная, тройка чуть впереди. Хмыкнул удовлетворённо, как любой высший офицер, которому прямые углы — как бальзам на душу. Повернулся к городу, заложил в рот пальцы и выдал оглушительно-переливчатую трель. Были бы запряжены в саночки кони — точно понесли бы.
— Гнатка, бесова душа! — радостно заорал голос из рупора. — Снять стрелы с тети́в! Открыть Витебск-град войску великого князя Всеслава Брячиславича!
Глава 15
Походная
— Нынче же утром выехали? — продолжал дядька Василь пытать Рысь, отказываясь верить.
— Да вот те крест! — размашисто перекрестился Гнат.
— Да тут же… — взмахнул руками Витебский генерал-губернатор, намекая на те самые две сотни вёрст.
— А я о чём⁈ — воскликнул Гнат. — Он мне ещё, главное: «Нет, за три дня до Итиля не дойдём! За пять дойдём!».
Голосом и лицом он изобразил Всеслава, довольно похоже. Старый воевода всплеснул руками, как бабка:
— Пя-а-ать дён? Да иди ты!
— Сам иди, чего слышал — то и говорю. Эти буераки летят так, что ни один конь не угонится, ни наш, ни фризский, ни степняцкий! Ветер слёзы вышибал всю дорогу, они аж в ушах ледышками замерзали.
Под такой разговор коллеги возвращались в терем после проверки, как разместились все семь сотен походников, не угарно ли в банях и всем ли вдосталь еды и питья. На пяти десятках буеров ехали усеченные экипажи, два водителя без стрелков, зато разницу свободного веса компенсировала повышенная загрузка.
— Ты мне мёдом уши не мажь, ты дело говори! — воеводы зашли в гридницу в тот момент, когда великий князь начал терять терпение и повысил голос на Кондрата.
Главный конструктор на крик изошёл в Полоцке, настаивая на том, что он и его люди не просто должны, а обязаны сопровождать изделия в первом походе, который к тому же обещал быть не только ходовыми, но и боевыми испытаниями. Поэтому часть «грузовых» саночек управлялась его ребятами, среди которых были мастера и инструкторы по вождению. Они на ходу смотрели за поведением изделий и за действиями водителей.
— Да я правду говорю, княже! Всё облазили, всё перетрясли! — горячился Кондрат.
— И прям вот ничего? — недоверчиво уточнил Всеслав.
— Ни единого замечания! Первый отрезок пути все изделия преодолели без поломок. Верёвки подтянули только кое-где, и всё. Чин-наборы все закрытыми стоят! — он аж сиял от гордости.
— А тот, что с берега брякнулся на голый лёд, почитай, с полутора саженей? — мы смотрели, конечно, за всеми ухарями, что выделывали в этом переходе опасные коленца на новых лодочках.
— Сыграли стойки, погасили силу удара. Полозья целы, кузов цел, всё хорошо там! — уверенно кивнул чудо-плотник. Он, как и любой из наших начальных людей, за своих стоял горой.
— Чудеса в решете да и только, — удивился Всеслав. — Ладно, целы — и хвала Богам. Ступай тогда, Кондраша, добирай пар, пока твои там всю баню не вы́студили. Благодарность мою мастерам передай. И по чарке. Но только по единой!
— Да что ж мы, батюшка-князь, без понятия что ли? — смутился главный конструктор.
После той истории, когда его и бригаду не смогли доставить пред светлы очи «ибо потому что», он и вправду перестал увлекаться всеславовкой, и за подчинёнными своими смотрел внимательно.
— Дядька Василь, а ну, глянь-ка, что внучка-то названная передала тебе, — махнув рукой на лавку рядом, сказал Чародей. И потянул к себе кожаную трубу-тубус, лежавшую на столе рядом.
Оттуда сперва появились какие-то реечки-щепочки, тонкие, но на диво ровные. Князь нажал на концы — и пучок лучинок превратился в рамку, будто для тех удивительных бортей-ульев, что с весны стали делать и Витебские плотники, переняв науку у Киевских. Тех же, по слухам, чуть ли сам князь-батюшка надоумил. Дело было новое, непривычное, но ладилось ловко да быстро. Не иначе, как и вправду чародейством пахло. Но мёду с воском с этими ульями в тот год заготовили столько, сколько никогда до этого времени не выходило.
Вытянув второй пучок реек, Всеслав защёлкнул и вторую рамку. Достал и расправил бережно на первой лист плотной бумаги, прижал его осторожно той, что была чуток побольше. Поочерёдно надавил на углы, слушая внимательно щелчки сухого дерева, говорившие о том, что зубы вставали в пазы плотно, не ломаясь. А потом поставил получившуюся картину, отведя позади узенькие подножки-стоечки.
— Ах ты ж ма-а-атушки мои! — выдохнул протяжно старый воевода. С портрета на него смотрела дочь и внуки, как живые.
Лесина художественная школа работала, как и всё в Полоцке, исправно и успешно. За картинками самой разной направленности, от душеспасительных до откровенно скабрёзных, на торгах всегда толпились очереди. Дев нагих да весёлых нарасхват мели́ викинги. Иногда и нашим доставалось, но после того, как на службе отец Иван рассказал об опасности блуда и прелюбодейства, уточнив при этом у купца Викентия, зачем тому, старому, занадобились срамные картинки, локальный спрос упал до нуля, оставив только экспорт.
Во многих домах считалось обязательным и почётным поставить в красном углу под образами или рядом с чурами «Александрову падь» или «Ангела над Люблиным». Картины «Всеславово поле», «Роман Всеславьич на Булгаре» и «Полоцк-Задунайский» только-только появились, но сразу выбились в бестселлеры, даже несмотря на откровенно кусачие цены.
Бывшая древлянская Леська-сирота, а ныне великая княжна Полоцкая Леся Всеславна, на коммерческое направление поставила лучших учениц и учеников, которым Глебка подсказывал сюжеты и снабжал кистями, красками и чудо-палочками, карандашами. Научились делать и цветные, хоть пока и не всех цветов. Но с этим обещал в ближайшее время помочь недожаренный католиками фриз.