Последняя партия шумных носатых черноглазых пустынных странников должна была прибыть в то самое Олешье сложным транзитом «Венеция — Полоцк-Задунайский — Царьград» через неделю после нашего отбытия в Булгар, ставший на днях Казанью. Но, видят Боги, Абрам затраченные на него усилия отбил сторицей, даже не став, вразрез с генами, дожидаться «полной предоплаты». Та дивная инсталляция «четыре кардинала и смысл их бытия» в римской базилике была выполнена при деятельной и неоценимой поддержке его соплеменников. Кто бы мог подумать, что торговцы, менялы, займодавцы и обычные нищие и бродяги, часть из которых считалась в Вечном городе кем-то вроде городских сумасшедших или блаженных, представляли собой единую сеть, работавшую так, что даже Гнатовы с уважением кивали головами. А Ставр сорвал хуже обычного голос, вопя, что ближе Олешья на юге и Сандомира на западе он этот кагал селить не даст. Этих, как он орал, нам только и не доставало! И мы со Всеславом согласились, положив эксфильтрованному иудейскому населению европейских держав проживать поближе к границам союза. Там, дескать, попривычнее климат, и торговать удобнее. А для представительства интересов у них, вон, целый Абрам есть в Полоцке. Нет, товарищество или факторию основать нельзя. В Олешье — можно. Но доля Глеба в ней будет не меньше двух третей. Нет, мы не настаиваем, не хотите товарищества — дело ваше, насильно мил не будешь. Да, конечно, можно продолжать вести дела втихаря, как многим вашим привычнее. Но тогда ни Глеб Всеславьевич, ни сам великий князь и полсловечка не скажут, когда ваши склады придут дербанить заскучавшие без дела ребятки Архипа Шила и Звона Ивана. Они же придут?
Представители теневой экономики и альтернативно ранее настроенные к закону граждане на том совещании тоже присутствовали. И оба согласно закивали, плотоядно прижмурившись, дескать, «даже не сомневайся, жид, придём! Уже выходим, практически».
Они тогда ходили оба уже не хромая, и даже вблизи было не угадать, что у Шила нога была по колено деревянная, пихтовая, а Звон последние два десятка лет был колченогим. Но главным в новых взаимоотношениях дневной и ночной властей было не это. Вольные бродяги поняли, что, во-первых, плетью обуха не перешибёшь, а во-вторых — нахрена портить и то, и другое? Обух давал пле́ти такие жирные наводки на папские и императорские конвои в ближнем приграничье, каких сами ночные душегубы не сыскали бы никогда. И разрешал время от времени пощипать купчишек, чаще всего зарубежных. Наши-то, почитай, все до единого поняли, что спорить со Всеславовой властью можно. Но недолго. А в конце того спора наградой всегда и каждому были дыба и плаха. Если рядовых, пойманных за руку, торгашей и жуликов ещё отправляли в шахты-забои, на лесоповал или на укладку дорог летом, то людей начальных, главарей и тех, кто подзуживал других поживиться княжьим добром, ждал финал скучный, однообразный. Вернее, двухобразный: или висеть нагишом за городской стеной, привязанному за ногу, либо четвертование и бенефис на площади. Частичный. Дня три-четыре народного внимания и любви. Зимой побольше, зимой вонять позже начинали.
В общем, Абрам принял нашу линию партии целиком и полностью, и до соплеменников своих её довёл так же. Потому что знал: случись что с их стороны — отвечать будет он сам. Так же, как Звон за жуликов, Глеб за торговцев, Буривой за язычников и Гнат за воинов. Да, это было жестоко. Но оно работало. И виновных выдавали свои же, притаскивая на правёж на верёвках.
Да, отправлять Сенаит и Абдуллу в Полоцк одним поездом было не лучшим решением. Гнат избубнился весь, поминая княжий же наказ не держать все яйца в одном месте. Но обещал обеспечить доставку ценных кадров. За продвижением по ближним землям, до Рязани, обещали присмотреть верные люди Лума́я, Эрекая и Пурги. Их ребята на лыжах убежали наутро после пира. Обещали, что за пять, от силы семь дней новости будут у Давыда в Рязани. Тому как раз об эту пору где-то Негода должна швы снимать. Там до Рязани дорожка почти прямая, ровная, лёд что на Волге, что на Оке крепкий — вон морозы какие стоят. Потом докатят до Днепра — и почти дома. Главное, чтоб Рома, который Красный, Святослава Черниговского сын, князь Смоленский, не полез красоту свою на Сенаит проверять. Может плохо получится. Непростой, очень непростой оказалась тёмная лошадка. Но на этот счёт, о чём с ней заранее уговор был, паранджу с собой взяла.
А от науки ехали с нами вниз по Волге два крепких не то послушника, не то ученика-студента от профессора Абдуллы. Этим, жилистым и спокойным, как верблюды, явно был и мороз нипочём, и скорость. Они, кажется, и сами могли, приди нужда, саночки катить. Но, конечно, помедленнее. Гораздо.
Когда на третий день впереди замаячили россыпи юрт непривычной для нас формы, Сырчан, ехавший на соседнем штабном буераке, заорал, забыв про наказ Всеслава не разевать лишний раз варежку на морозе, и даже хотел было вскочить. Но ко креслицу сына хана прижал его же земляк, ехавший с ним вместе. Его тоже заметно поразило появление стойбища, до которого на лёгких степных жеребцах от Булгара никогда и никто не добирался быстрее, чем за неделю. То ли дело — от Великой Казани. И на волшебных Всеславовых саночках.
Скорость по широченной и совершенно пустой Волге поражала. Не наших, мы так уже пробовали. А вот степные друзья первый день похода боялись лишний раз глаза открывать. Но спешки той, с какой шли на Булгар, не было, и ехали относительно неспешно. Относительно той адовой гонки, когда сидишь в креслице по восемь часов кряду на лютом ветру. Нет, определённо, второй вояж по Волге выдался гораздо более щадящим. Это и Кондратовы подтверждали, проверяя на каждой из стоянок все детали и узлы саночек. Которые продолжали показывать себя с наилучшей стороны.
Стойбище степняков зимовало в удобном месте, между Волгой и Доном. Здесь летом часто останавливались на ночёвку