Торговка продолжает кричать, показывает на меня трясущимся пальцем, на прилавок, призывая свидетелей своего «ограбления». Другие торговцы оборачиваются, останавливаются, смотрят, некоторые кивают с явным осуждением на лицах.
Стражник дёргает меня за руку больно, и я спотыкаюсь, едва удерживая равновесие. Он тащит меня через площадь силой, не обращая внимания на мои попытки объяснить, оправдаться.
— Отпустите, пожалуйста, — начинаю я, и голос срывается жалко. — Я не украл… даже не взял ничего…
Слова бесполезны, пустой звук. Он не понимает, да и не хочет понимать. Стражник ведёт меня прочь с площади решительно. Идём по улице, которая становится всё уже и темнее. Прохожие смотрят, некоторые останавливаются, шепчутся. Никто не вмешивается, конечно. Один пожилой мужчина качает головой с явным, демонстративным осуждением.
Пытаюсь вырваться слабо, упираюсь ногами, но хватка слишком сильна, железная. Я не боец, чёрт возьми. Я историк, который проводил дни за пыльными книгами в библиотеке, а не на тренировках по единоборствам.
Поворачиваем на узкую улицу, почти переулок. Меньше людей, дома стоят плотнее друг к другу, нависают, окна закрыты ставнями. Становится темнее с каждым шагом.
Впереди здание из темного камня, которое выглядит угрожающе даже издалека. Приземистое, массивное, без единого украшения. Маленькие окна с толстыми железными решетками. Над тяжёлой дверью символ, высеченный глубоко в камне — весы, но неровные, перекошенные. Тюрьма. Это определённо тюрьма.
— Нет, послушайте, это недоразумение… — пытаюсь я ещё раз отчаянно, и голос срывается на жалкий хрип. — Я просто… я не хотел…
Стражник не слушает, даже не оборачивается. Открывает тяжелую дверь одной рукой, металл скрипит. Второй рукой толкает меня внутрь грубо.
Влетаю в темноту, теряя равновесие на скользком камне. Спотыкаюсь, падаю на холодный, влажный каменный пол. Дверь захлопывается за спиной с глухим ударом, окончательным. Снаружи ключ поворачивается в замке. Окончательный, безжалостный, страшный звук.
Лежу на холодном полу несколько секунд, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями. Смотрю в темноту, которая постепенно становится менее плотной, когда глаза привыкают. Коридор длинный, узкий. Факелы на стенах дают слабый, мерцающий свет, создающий танцующие тени, пугающие. По бокам камеры с железными решетками, похожими на клетки для диких животных.
Шаги раздаются в глубине. Кто-то идёт по коридору. Шаги медленные, размеренные, безразличные. Ещё один стражник появляется из тени, старше предыдущего, с седой бородой и усталым, измотанным лицом. Смотрит на меня сверху вниз без интереса. Говорит что-то, и голос звучит усталым, безразличным, словно он делает это каждый день.
Поднимаюсь на ноги медленно, ощущая, как болит ушибленное плечо, как ноют колени. Стражник показывает жестом коротким иди за мной, не задерживай.
Идём по коридору мимо камер, и я краем глаза вижу заключённых. В них сидят люди, некоторые спят на жестких деревянных скамьях, укрывшись тряпьем, некоторые смотрят пустыми, мертвыми глазами в никуда. Один заключённый хрипло смеётся, раскачиваясь взад-вперёд, разговаривая с невидимым собеседником.
Стражник останавливается у одной из камер в середине коридора. Достаёт связку ключей, тяжёлую, перебирая их с громким металлическим звоном. Открывает решётку наконец, и дверца скрипит так громко и протяжно, что я вздрагиваю непроизвольно. Показывает внутрь коротким кивком головы. Заходи, не стой.
Делаю шаг в камеру, и она оказывается крошечной метра три на три, не больше, клетка. Голые каменные стены, влажные и холодные, покрытые плесенью. Скамья у дальней стены деревянная, грубая, без матраса. Ведро в углу, и назначение его не требует объяснений, запах исходит соответствующий. Окна нет совсем. Только небольшое отверстие в потолке, через которое видны первые звёзды на темнеющем небе.
Решётка захлопывается за спиной с грохотом, и лязг металла эхом разносится по всему коридору, отдаваясь болью в груди. Стражник уходит, не оборачиваясь, не говоря ни слова. Шаги затихают медленно в глубине коридора. Один. Я совершенно, абсолютно один.
Сажусь на скамью, которая оказывается жесткой и холодной, как лёд, неудобной. Пахнет плесенью и мочой, и чем-то ещё: гнилью, болезнью, резкий запах въедается в ноздри. Из коридора доносятся звуки: чей-то надрывный кашель, бормотание на непонятном языке, скрип половиц под ногами стражника.
Закрываю лицо руками, пытаясь осознать происходящее, но мысли путаются. Как я сюда попал? Вчера вечером был в своей тёплой квартире, работал с интересным манускриптом, жил обычной, спокойной жизнью. Сейчас сижу в тюрьме в другом мире, где магия реальна и убивает людей, а я не понимаю ни единого слова из того, что говорят окружающие.
Желудок все еще болит от голода тупо, напоминая о себе ноющей болью. Во рту пересохло так, что язык прилипает к нёбу. Холодно, зуб на зуб не попадает. Обхватываю себя руками, пытаясь согреться, но это почти не помогает, холод идет от камня.
Шорох в соседней камере, тихий. Кто-то там есть, кто-то шевелится. Встаю медленно, подхожу к решётке на дрожащих ногах. Смотрю в полумрак соседней камеры, вглядываюсь.
Там сидит силуэт: крупный мужчина на скамье. Поворачивает голову медленно, и в свете факелов из коридора я вижу широкое лицо с густой темной бородой. Усмехается, и в этой усмешке есть что-то почти дружелюбное.
Глава 4
Крупный мужчина в соседней камере усмехается, и в этой усмешке есть что-то почти дружелюбное, неожиданное в этом мрачном месте. Поворачивается полностью ко мне, разворачиваясь всем телом. Широкие плечи, мощные руки с выступающими венами, длинные волосы, собранные в небрежный хвост. Потертая кожаная куртка с металлическими заклепками, вся в грязи и тёмных пятнах.
— Новенький, — произносит он, и я едва не падаю от неожиданности, хватаюсь за решётку.
На русском. Чистом, абсолютно чистом, без малейшего акцента. Хватаюсь за решётку обеими руками, чтобы не упасть.
— Ты… ты говоришь по-русски? — выдавливаю я, не веря своим ушам, думая, что это галлюцинация. — Как это возможно?
Мужчина смеётся громко, от души, откидывая голову, и звук разносится по коридору гулко, отражаясь от каменных стен.
— А ты думал, один такой особенный? — встаёт легко, подходит к решётке широкими, уверенными шагами. — Торин меня зовут. Раньше Анатолий звали, но это было в другой жизни, которой больше нет и не будет.
Стою, смотрю на него широко раскрытыми глазами, и сердце колотится в груди от облегчения, от радости. Не верю. Ещё один человек из нашего мира здесь, в этой чёртовой тюрьме, в нескольких метрах от меня.
— Александр, — выдавливаю я, голос дрожит. — Как… сколько ты уже здесь?
— В тюрьме, ты имеешь в виду? — Торин пожимает могучими