«Съели, — мелькнула мысль с оттенком удовлетворения. — Значит, не зря старался».
На то же место я положил пухлый мешочек с сухарями, прихваченный с собой, — пусть подкрепятся, а после полез в тайник с общаком и вернул серебряную монету.
Долг в пятьдесят копеек за лопаты был возвращен.
Теперь — главное. Я запустил руку в глубокую щель за кирпичной трубой. Пальцы нащупали прохладу металла. Связка мастер-ключей скользнула в карман. Следом я вытянул тяжелый стальной кастет. На всякий случай.
Через двадцать минут я уже был у лавки. Кремень и Сивый обнаружились в глубокой тени в ближайшем переулке.
— Заждались уже, — прошипел Кремень.
— А ты не к фараонам ли бегал? — протянул Штырь.
— Айда свое забирать, — похлопал я по карману, где звякнули ключи, проигнорировав Штыря.
— Никого лишнего не видели? — уточнил я.
— Не, спокуха, — заверил меня Сивый.
Лиговский проспект ворочался в неспокойном, пьяном сне… Мы текли вдоль стен, сливаясь с густыми тенями.
Шмыга и Штырь беззвучно ушли дальше на перекресток — следить за округой.
А мы направились к заветной двери, у которой Кремень затормозил, сжимая кирпич. Я тут же перехватил его запястье.
— Брось каку. Мы люди вежливые. Войдем через парадный вход.
Кремень с тоской глянул на булыжник, потом на витрину, где издевательски поблескивали бока банок с проклятым «Ханским». Кирпич глухо стукнул о мостовую — пахан неохотно разжал пальцы.
— И как? — сипло выдохнул он. — Лбом вышибать будем?
Я лишь ухмыльнулся.
Подошел к двери вплотную. На массивных кованых петлях висел черный, пузатый амбарный замок. Сбоку гордо красовалось выбитое клеймо: ромб с буквой «Г». Глуховский. Аж сердце екнуло. Родной. Будто старого друга встретил.
Наступил момент истины. Теория против грубой практики.
Сердце, несмотря на внешнее хладнокровие, пропустило удар. А ну как мастер сменил профиль? Или нутро замка с секретом?
В чахоточном свете дальнего фонаря я выбрал ключ с самой ходовой нарезкой «трилистником».
Вставил. Не лезет. Жирноват.
— Что, съел? — злорадное шипение Кремня обожгло шею. — Дай я кирпичом…
— Цыц.
Попытка номер два. Профиль с боковым пропилом.
Ключ скользнул в скважину мягко, с легким натягом, словно патрон в патронник. Подушечки пальцев ощутили, как бородка уперлась в пружину сувальд.
Поворот.
Щелк!
Сухой металлический щелчок в ночной тишине грянул пистолетным выстрелом. Дужка отскочила. Железный цербер капитулировал перед куском металла.
Глаза Кремня полезли на лоб.
— Ну ты жук, Пришлый… — выдохнул он с благоговением. — Золотые руки… Хоть и из одного места растут.
Тяжелая скоба легла в карман, чтобы не брякнула. Дверь поддалась с легким, жалобным стоном несмазанных петель.
Внутри воздух можно было резать ножом — за день жара настоялась, сварив ароматы гвоздики, лавра и дешевого кофе в густой, удушливый кисель.
— Не топать. — Команда читалась по губам. — Работаем.
Первым делом — к прилавку. Рывок выдвижного ящика кассы. Пустота. Лишь пара сиротливых медных грошей, забытых в щели на размен.
— Умный торгаш, — кольнуло профессиональное разочарование. — Ну ничего. Возьмем натурой.
Кремень уже хищно нацелился на полки с «элитным» чаем. Лапа сгребла банку с драконом, явно намереваясь с наслаждением размозжить ее об пол.
— Не трожь! — шипение вышло змеиным. — Это мусор. Там ничего нет, кроме нашей глупости. Берем то, что весит мало, а стоит дорого. То, что продать можно или сожрать.
— Сахар! — алчно выдохнул Сивый, вертя головой в поисках синих конусов.
— Ты че, дурак? Сахар — по гривеннику фунт, а чай, даже самый скверный, — вчетверо дороже!
— И чо брать? — уныло протянул грузчик, опуская мешок.
Чиркнула спичка — риск, но оправданный.
— Вон те. «Кирпичи».
На нижней полке чернели плитки прессованного чая. Того самого, что лавочник звал солдатским. На вид — кусок гудрона, но товар честный, крепкий, неубиваемый. Валюта для любого рынка, для любой казармы.
— Грузи весь ряд, — по-хозяйски распорядился я. — Если чай в кирпич спрессован — он уж точно не спитой!
Пока парни сгребали плитки, наполняя холстину глухим, тяжелым стуком, взгляд зацепился за пестрые жестянки повыше. «Георг Ландрин».
— Оп-па. А вот и десерт.
Монпансье. Леденцы. Маленькие, звонкие баночки, набитые цветными льдинками. Товар легкий, ходовой. Дюжина банок исчезла в моих карманах, еще столько же с веселым грохотом посыпалось в мешок к Сивому.
— Хватит! — Команда прозвучала через две минуты. — Жадность всегда губит. Уходим.
Мешки набиты ровно в меру — бежать можно, не выплевывая легкие. На улице воздух ударил в ноздри прохладой, пьяня после этой пряной душегубки.
— Все? — Кремень смачно сплюнул на крыльцо. — А витрину?
— Погоди. Щас все будет.
Первым делом, нырнув обратно в лавку, я открыл форточку в боковом оконце. Затем, выйдя вновь наружу, закрыл замок.
Дужка скользнула обратно в петли. Провернул ключ. Рывок для проверки — держит. Теперь лавка выглядела так же невинно и неприступно, как пять минут назад. Все закрыто. Все надежно.
— Пусть утром сюрприз будет. — Кривая усмешка сама наползла на лицо. — Представь рожу приказчика. Замок цел, дверь закрыта, а внутри — шаром покати. Он же умом тронется, гадая, как мы сквозь стены прошли. А потом хозяин увидит, что форточка открыта. Решит, что приказчик забыл ее вечером закрыть и к ним залезли через нее. Выгонит эту гниду пинком под зад, да еще жалование удержит. А потом, через годик–другой, мы, пожалуй, еще раз к ним наведаемся. По старой памяти. Ибо не хрен!
Кремень перевел взгляд с закрытой двери на меня. В глазах мелькнул суеверный холодок.
— Демон ты, Пришлый…
— Двигаем. В тень. Живее.
Мы нырнули в черноту подворотни, оставив за спиной спящий проспект и ограбленного мошенника, который посапывал в своей постели, уверенный в надежности замков с клеймом «Мастерская Глухова». Красота.
Свистнули легонько, и к нам тут же вернулись Шмыга и Штырь.
— Ну чаво? Как? — полез сразу Штырь с расспросами.
— Кучево, — не удержался от похвальбы Кремень.
Мы уходили, петляя в переулочном лабиринте, как тени, тяжело нагруженные ароматной и сладкой добычей. В стае царило шальное, граничащее с истерикой веселье. Адреналин, схлынувший было после вскрытия замка, теперь пузырился в крови дурной радостью.
И тут шестое чувство шепнуло «Стой!», внутренняя сигнализация, отлаженная девяностыми и боями в горах, взвыла, прежде чем мозг осознал угрозу. Рука сама взмыла