Варя резко отвернулась, шмыгнув носом.
— Никто… Устала просто. Идите, Сеня. Не до вас сейчас.
Я видел, что она врет, и видел, как ей страшно. Но сейчас лезть — только хуже сделать, а вот «зарубку» в памяти сделал.
— Ладно, — коротко бросил я. — Разберемся.
Покинув Варю, мы направились на Сенную.
— Гляди в оба, Пришлый, — негромко бросил Кремень, ведя нас сквозь бурлящую человеческую кашу. — Вон те, у столбов, — это «фонари». Наводчики. Они сразу видят, кто с чем пришел. Свистнут — и тебя уже стая «коршунов» пасет. А вон там, у обжорки, скупщики из Вяземской лавры. У этих совести нет, они за пятак мать родную на куски порежут.
Вокруг кипело то, что я назвал бы «броуновским движением дна». Прямо на моих глазах стая маклаков — юрких, хищных барышников — окружила женщину. Судя по остаткам былого лоска на шляпке и боязливому взгляду — какая-нибудь обедневшая чиновница или купчиха. Она дрожащими руками прижимала к груди тяжелый самовар.
— Почем, барыня? — ехидно выкрикнул один, вырывая вещь из ее рук. — Пять рублей? Да за эту медь и полтину жалко! Гляди, вмятина! Краденый небось? Эй, ребята, за будочником спосылать надо!
— Да что вы… Бог с вами… — Женщина едва не плакала, пытаясь забрать самовар обратно. — Муж в долговой… детей кормить…
— Рубль даю! — гаркнул маклак, пугая ее до икоты. — Бери, пока городовой не пришел, дура! Светит тебе Сибирь за хапанное!
Через минуту женщина, раздавленная насмешками и угрозами, отдала самовар за бесценок и быстро ушла, утирая слезы платком. Скупщик тут же спрятал добычу под полой, довольно осклабившись.
Мы двинулись дальше, через «обжорный ряд». Если до этого мне казалось, что я видел нищету, то сейчас стало понятно, что то был ее парадный фасад.
Торговки сидели прямо в жиже на перевернутых корчагах, широко расставив грязные, облепленные нечистотами юбки. Перед ними дымились чаны с серой, тошнотворно пахнущей жижей — «бульонкой».
— Собачья радость! Горячая! Свежая! — орала одна из них.
Я замер, наблюдая, как она черпает из чана ошметки. Это были объедки из городских трактиров: обглоданные кости, недоеденные корки, слитые в одну бочку и переваренные заново. Покупатель — скелетообразный мужик в рубище — схватил глиняный черепок, залпом вылакал жижу и принялся вылизывать посудину языком до зеркального блеска.
Глянув внимательно на торговку, увидел, что вместо носа у нее была темная проваленная яма — третичный сифилис в терминальной стадии. Она как раз помешивала варево костлявым пальцем.
«Видел бы это Онищенко… — пронеслось в голове. — Главный санитарный врач РФ бы тут на месте кондратия поймал. Какая там пандемия… Тут каждое ведро — биологическое оружие массового поражения. Мишленовская звезда, нах. Сжечь бы эту площадь напалмом, вместе с поварами».
— Ты чего застыл? — дернул меня Кремень. — Идем, ветошники дальше.
Мы дошли до ряда, где торговали самым дном гардероба. Пьяный в дымину мужик предлагал ворох холщовых рубах и штанов, которые, казалось, сняли с утопленника.
— Почем дрянь? — Кремень гаркнул кремень.
— Три гривны… — икнул мужик.
— Две копейки в базарный день! — отрезал Кремень. — Гляди, на воротнике гниль, штаны в дегте. Давай за пятиалтынный все барахло, пока я добрый.
После короткой, яростной перепалки Кремень вырвал у него кучу рубах и штанов за гроши.
«Пойдет», — мелькнула мысль.
Мы продирались к выходу с Толкучки, лавируя между телегами и тюками. Мешок с купленным «сменным» тряпьем натирал плечо, а в носу все еще стоял тошнотворный дух «собачьей радости».
Внезапно из-за угла ветошного ряда донесся издевательский гогот, в котором явно слышался азарт загонщиков, почуявших слабую дичь.
Я притормозил. В кольце маклаков — обветренных, пропитых и наглых — стоял парень. На вид лет двадцать, не больше. Щуплый, бледный до зелени. На нем была форменная тужурка студента со споротыми погонами и фуражка с зеленым кантом. Она дужка очков заботливо замотана медной проволокой. Парень отчаянно прижимал к груди старый картуз, а маклаки буквально рвали его из рук.
— Да она тифозная, господа! — орал жирный барыга с сальными усами. — Посмотрите на подкладку, там же вши вприсядку пляшут! Краденая вещь, сразу видать. Из казенного вагона вынес?
— Сударь, помилуйте… — Голос студента срывался на фальцет. — Это тонкое сукно, английское… Я сам за нее пять рублей платил в Гостином…
— Пять рублей! — маклак зашелся в кашле. — Даю гривенник, и то из жалости, чтоб ты в Обводном не утоп сегодня! Больше никто не даст, а за будочником спосылать — дело минутное.
Парень пошатнулся. В его глазах за толстыми стеклами очков я увидел ту стадию отчаяния, когда до шага в бездну остается секунда. А еще я увидел его руки — тонкие, в каких-то странных желтоватых пятнах, как у человека, постоянно имеющего дело с реактивами. Шестеренки в моей голове провернулись с лязгом.
— А ну, расступись, — протиснулся я сквозь кольцо маклаков, бесцеремонно работая локтями. Кремень и Сивый тут же встали за моей спиной, создавая мрачный фон.
Маклаки опешили от такой наглости.
— Ты чего, пес, интеллигенцию душишь? — холодно спросил я барыге.
Я повернулся к студенту.
— Почем фуражка, химик?
Тот вскинулся, испуганно моргая.
— Я… я Константин. Константин Ватряжный с Технологического. Мне бы… рубль, сударь. Чтобы за неделю заплатить…
— Держи рубль. Вещь добрая, мне как раз картуз сменить надо. — Я достал из кармана полновесный серебряный рубль.
Контраст был кинематографичный: мои черные от пыли мозолистые лапы заморыша и его тонкие, дрожащие пальцы. Он смотрел на монету так, будто я выдал ему ключ от рая.
— Пошли, Костя, — кивнул я ему на выход, забирая картуз. — Тут дышать нечем, — потянул я студента за собой.
И краем глаза заметил, что жирный маклак не успокоился. Он шел следом, что-то выкрикивая про «перебитую торговлю» и размахивая руками. Идеально. Я незаметно мигнул Кремню.
— Техноложка, говоришь? — спросил я Ватряжного на ходу. — Специальность какая?
— Химия… Красильное и гальваническое дело. — Константин уже не шел, а почти бежал за мной, боясь потеряться. — Только меня… того… по 129-й статье, за вольнодумство… отчислили.
— О как, — прошептал я себе под нос. — Послушай, Костя. Есть для тебя работа по специальности. Свинец очистить, формы отлить.