— Второй — лудильщик на Разъезжей, — подхватил Бекас. — Там артель целая, самовары паяют да посуду правят. Им свинец как хлеб нужен. Сказали, если принесем сразу пуд, дадут по шесть копеек. Но чтоб слитки были ровные, «хлебцами».
— Шесть копеек — это уже разговор, — прикинул я в уме. — А третий?
— Третий — это крышечник. — Шмыга шмыгнул носом. — У него подвал на Пяти углах. Он вообще странный. Сказал, что ему свинец нужен постоянно, крыши латать да трубы чеканить. Берет любой, но цену крутит. Если принесем «мягкий» — даст семь. Но только если мы ему будем поставлять без перебоев.
Я обвел взглядом банду.
— Значит так. Шесть-семь копеек за фунт — это отлично, — протянул я.
— Но они ж все слитки просят, — подал голос Кремень. — Где мы им слитки возьмем? Костер на чердаке разведем? Так нас по дыму сразу вычислят.
— Разве мы дураки здесь делать? Уж найдем тихое местечко, где костер развести да сплавить все. Да и вон есть кого на дело поставить. Костю-студента.
Достав из кучи шмеля два гривенника, я подбросил их на ладони.
— Шмыга, Бекас. Завтра утром купите на эти деньги нормального хлеба и молока мелюзге.
Парни сгребли монеты, глаза их азартно блеснули.
Я ссыпал оставшееся обратно в шмель и затянул шнурок. Кремень и пацаны все еще сверлили взглядами кошелек, но я уже переключился.
— Ладно, с медью закончили. Теперь к серьезному делу. — Я посмотрел на Шмыгу, который сидел ближе всех к огарку свечи. — Шмыга, где вы там замки правильные углядели, помните? Глуховские.
Шмыга приосанился, чувствуя важность момента, и зашмыгал носом еще активнее.
— Помню, как не помнить! Мы весь день ноги сбивали.
— Сегодня ночью пойдем смотреть. Пощупаем подходы.
— Сегодня? — Кремень удивленно вскинул брови.
— Ночью охрана расслабляется, а дворники дрыхнут. Нам не вскрывать его сейчас, а срисовать обстановку. Где городовой стоит, как проулок просматривается, нет ли лишних засовов изнутри. Шмыга и Кот, покажете. А сейчас быстрый ужин — и всем спать, — скомандовал я. — Нужно пару часов перехватить.
Ужин был коротким и спартанским: черствые сухари, остатки рыбы, запили все водой. На чердаке быстро воцарилась тишина. Мелюзга сбилась в кучу на рогоже, согревая друг друга. Кремень завалился в углу и почти сразу выдал мерный храп. Я тоже закрыл глаза, давая телу необходимую передышку, но мозг продолжал работать, прокручивая карту района. Сон был чутким, профессиональным.
Проснулся я ночью, когда город погрузился в самую густую, мертвую тишину. Разбудил остальных.
Мы скользнули к выходу, стараясь не скрипеть досками. С лестницы тянуло холодом и сыростью. На улице Петербург встретил нас пустыми глазницами окон и редкими, едва тлеющими газовыми фонарями.
Мы шли быстро, прижимаясь к стенам домов. Ночной город был другим — злым, холодным, полным подозрительных звуков. Но в своих обносках мы теперь были его частью, законными тенями. Наша цель — Обводный канал, тупик за складами Кокорева. Пора было посмотреть, насколько крепко Глухов спит на своих замках.
Глава 24
Глава 24
Ждать, пока столица уснет, — дохлый номер. Питер просто меняет дневную суету на ночную возню. Даже в три часа ночи город ворочается: то колесо извозчика по булыжнику лязгнет, то из подворотни пьяный мат долетит. Фонари горят скупо, через один, превращая улицы в череду тусклых желтых клякс и черных дыр. Для патруля — морока, для нас — рабочая среда. Главное — не лезть в свет и чувствовать дистанцию.
Связка ключей в кармане была обмотана тряпкой, чтобы не звенела. Холодная тяжесть металла ощущалась сквозь ткань как обещание.
Кремень, сунув руки в карманы, шел справа, напряженный. Он чуял, что дело пахнет чем-то более серьезным, чем желание стырить булку с лотка или выцепить кошелек у пьяницы.
Мы с ним двигали быстрым шагом, внимательно осматриваясь по сторонам. Сивый шел чуть сзади, гора мышц, готовая тащить все, что прикажут. Ну а Штырь шел впереди, как гончая на поводке, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться: вожак видит, ценит, одобряет. Босяк просто купался в собственной значимости. Упырь мрачным призраком замыкал процессию. Худой, насупленный, с тяжелым взглядом, цеплявшимся за каждую щель в стенах, за каждую фигуру на горизонте. Если бы кто-то шел за нами хвостом, Упырь бы заметил.
Набережная Обводного встретила грохотом и гарью. С воды тянуло тиной и чем-то кислым, портовым.
Вдоль канала стояли лабазы, амбары, пакгаузы, склады. Одни — покосившиеся, обшарпанные, другие — крепкие, со свежей краской и решетками на окнах. Город показывал свое истинное лицо: не парадные фасады, где деньги тратят, а задворки, где их в поте лица зарабатывают.
Зерновые лабазы стояли в ряд, как гигантские черные гробы. Массивные ворота, почерневшие доски, в щелях проступала белесая мучная пыль.
У первой «точки» Штырь возбужденно оглянулся.
— Вон там, Пришлый, видишь? — Он ткнул пальцем в сторону длинных, почерневших от времени сараев у самой кромки канала. — Большущий! Черный, как головешка! Висит прям на воротах!
Подойдя к указанным воротам, я прислонился к косяку спиной, будто устал. Глаза прикрыл, лицо расслабил.
Рука нащупала в кармане связку ключей. Холодный металл ожил под пальцами.
— Упырь, на стрему! Кремень, иди сюда, глядеть будем, что тут.
Подобрав ключ, я аккуратно вскрыл замок. Внутри — темные штабеля обсыпанных мукою мешков. Сквозь щель между досками просматривался внутренний двор
— Мука, овес, — прикинул вслух. — Еда. Зимой цена взлетит. Продать можно, но таскать замучаешься, — негромко бросил, я, закрывая и отходя от ворот. — Ладно. Пока держим в уме.
Штырь расцвел. Кремень хмыкнул, но в глазах его мелькнул хищный огонек.
Двинулись дальше, вдоль канала. Штырь вел к Николаевской дороге, к товарной станции.
Чем ближе к Американским мостам, тем громче становился город. Грохот вагонных сцепок, визг тормозов, гудки паровозов. Воздух дрожал от этого механического рева.
Товарная станция распахнулась перед нами индустриальной мощью. Кирпичные пакгаузы в три этажа, железные рельсы, уходящие в перспективу, платформы, заваленные ящиками и тюками. Люди сновали, как муравьи: грузчики, приказчики, железнодорожники в форменных фуражках.
И везде — замки. Новые, блестящие, с тем же клеймом Глухова.
Штырь, шедший впереди, вдруг тихонько присвистнул.
Кремень сразу напрягся.
— Гляди, — шепнул он, кивнув в сторону платформы.
Часовой. Солдат в шинели, с винтовкой наперевес. Не дремал, не курил — ходил мерным