Выслушав подопечного, Иринина удивилась:
— Что с вами, Саша?!
— А то… Погибнет же человек, погибнет, уверяю вас!
— Странно, очень странный ход мыслей…
— Ничего странного: Торцовой как никогда прежде нужна сейчас скорая юридическая помощь, и эту помощь я окажу ей охотно и бескорыстно. Заодно и восполню пробел суда: почему Ксения дошла до жизни такой?! Это весьма важно. К сожалению, суд скользил здесь по поверхности. А объяснение матери меня сильно настораживает и тревожит.
— Я и не подозревала, что ты, Саша, такой чудак: хочешь по совместительству стать адвокатом?
— Нет, серьезно, положение ее пиковое. Нельзя у нее отнять право быть человеком.
— Нет, Саша, ты, наверно, решил пошутить с утра пораньше?
— Но если на глазах гибнет человек! — горячился Курский.
— Может быть, ты, дорогой, в городском суде выступишь? — засмеялась Иринина.
— А вы все смеетесь, не хотите понять меня, моих переживаний!
— Хорошо, делай как знаешь, а там посмотрим. Плохо справишься с задачей, так и знай, голубчик, строго взыщу!..
Несомненно, судья шутила, но шутила с напускной серьезностью, чего Александр не разгадал, и он с жаром взялся за дело, посвятив ему, разумеется, часы досуга.
До поры до времени он решил засекретить все, что было связано с необычным вмешательством его в судьбу Торцовой: он опасался неудачи. Успехами же поделиться никогда не поздно…
В этом месте рассказа Курский остановил Анисимова:
— Пожалуй, тебе хватит, Владимир Владимирович!
— Это почему же?
— Опасаюсь, что ты в дальнейшем позволишь излишества. Они уже чуток начинают проскальзывать.
— Но я дотошно исследовал…
— Помню, верю. Но есть нюансы… И не бойся, я себя щадить не стану.
— Знаю тебя, Александр Иванович: можешь из-за скромности…
— Хорошо, постараюсь, памятуя о гречневой каше, быть предельно объективным.
Естественно, большинство гостей поддержало Александра Ивановича, и он продолжил рассказ…
— Без особого труда я установил новое, принудительное «местожительство» нарушительницы общественного порядка Ксении Торцовой. Надзиратель заведения провел меня в невзрачный кабинет с небольшим столиком и двумя табуретками; одна из них в стороне от стола, привинчена к полу; к столу привинчены пепельница и чернильница (видимо, тюремная «техника безопасности»). Я сел за стол. Ввели Ксению, она села на табурет, неприязненно посмотрела на меня: что за фрукт и зачем пожаловал?! Вероятно, не узнала.
Я чувствовал себя скованным: нелегко начать беседу. Молчание затянулось, стало угнетать. Неожиданно для себя я спросил:
— Вы как попали сюда? — И тут же понял, что вопрос не из лучших, тем более что знал причину ее заключения.
Ксения недоуменно пожала плечами, кисло ухмыльнулась и сердито сказала:
— Попала и попала… Вам что? Не ваша болезнь.
— Я хотел бы как-то облегчить вашу участь.
— Что ее облегчать? Я все признала. А здешние знатоки — что в камере — калякают, мол, легко отделалась и чтобы не вздумала хорохориться. Переживу, стерплю.
— Я имею в виду другое — ваши гражданские дела, точнее одно дело — о выселении. Отбудете, куда денетесь, где жить будете?
Ксения снова пожала плечами, мучительно поморщилась и отвернулась.
— Серьезно, серьезно. Я искренне хочу помочь этой вашей беде. Я присутствовал на суде с начала и до конца.
Я решил пока умолчать о своем должностном положении, иначе отпугнешь, для нее и секретарь суда — тот же суд, на который, конечно, она зла.
— Присутствовал… А теперь решил взглянуть, как я выгляжу… Что ж, ничего выгляжу, жива, еще не окочурилась…
— Если вы собираетесь обжаловать решения, я вам помогу составить жалобу… кассацию, понимаете?
— Хотите заработать? Адвокат или просто… какой-нибудь халтурщик?
— Не адвокат и не халтурщик, просто гражданин.
— Скажите-ка прямо — что вам от меня надобно?
— Я, кажется, ясно сказал: хочу помочь вам…
— А я вам не верю.
— Почему?
— Хотя бы потому, что вы мужчина. Уж я-то знаю, ваш брат на корню, с пеленок, подлец — все вы подлецы… Понятно, гражданин?
— Понятно, что вы очень обижены, но… Люди бывают разные, а советские люди…
— В книжках — да, а и жизни все на одну колодку скроены.
— Я мог бы указать вам на тысячи и тысячи честных мужчин… Неудобно говорить о себе, но я лично не причинил зла ни одной девушке, ни одной женщине.
— Не верю!
— В меня или вообще в людей?
— Уходите-ка вы со своей поповской философией подальше… Женат?
— Это неважно.
— Очень важно… Отвечайте на вопрос!
— Женат.
— И дети есть?
— Нет, пока нет, но будут.
— Тогда полбеды…
— Вы опять думаете… Да поймите же, что я пришел сюда… не ухаживать за вами.
Неудачно сказал. Задел женское самолюбие.
— Да, ухаживать сейчас за мной мало интереса, — горько усмехнулась Ксения. — А еще не так давно никто мной не гнушался…
— Какие бы дела ни значились за каждым из нас, — продолжал Александр, — у человека всегда найдется нетронутый уголок, где можно посеять разумное, доброе…
— Вот вы как говорите… как по-писаному. Может, вы в самом деле какой-нибудь поэт. Всех, кажется, встречала, даже как-то попик попался, но таких что-то не припомню… Погодите! Глаза у вас — прелесть, Черное море напоминают. Я страсть как люблю голубые глаза, у вас же они еще и добрые-добрые. И волосы им под стать, русые волосы мне тоже по душе. — Ксения стремительно встала и прикоснулась к моей голове. — Какие мягкие, словно шелк… Нет, правда, вы действительно стихами забавляетесь. — Ксения села на свое место.
Я машинально поправил волосы. Мрачновато сказал:
— А почему бы и нет. Это настраивает на хорошие мысли.
Я говорил правду: затаенная мечта когда-нибудь взяться за перо у меня была. Что ж, пусть Ксения считает, что я пришел к ней за материалом.
— Серьезно, вы мне начинаете нравиться, товарищ поэт: не похожи на всех прочих.
— Ну и слава богу…
— Вы что — даже в бога веруете?
— О себе я