Из трех страниц жалобы полторы были посвящены покаянным словам. Заканчивалась жалоба просьбой о снисхождении и заверением честным трудом искупить вину.
Подавляя волнение, Ксения взяла ручку, обмакнула перо в чернильницу, подписала жалобу. Затем она встала и отошла к окну. Послышались тихие рыдания. Я, оставаясь на месте, сказал:
— Завтра же пойду на завод, постараюсь добыть характеристику. Если успею, завтра же, но не позднее чем послезавтра, схожу к родителям и попрошу их написать в суд письмо, в котором они попросят разрешения взять вас под свою защиту. Может быть, соседи тоже отступят. Все это я приложу к жалобе и сдам в городской суд… Будем надеяться на лучший исход.
На машиностроительном заводе, где когда-то работала Ксения Торцова, я был принят одновременно председателем завкома Грушиным и секретарем партийного комитета Луковым. Они оказались отзывчивыми, сердечными людьми. Рассказ мой заинтересовал, удивил и огорчил их. До чего же сложна жизнь! И как же это они недосмотрели? А еще не так давно хвалили комсомол за хорошую работу с несоюзной молодежью. Видимо, перехвалили.
Позвонили в отдел кадров. Там никто не помнил бывшую кладовщицу Торцову Ксению Захаровну, да и кладовая эта давно закрыта за ненадобностью. Навели справки в заводском архиве. Установили время работы девушки — и только. Никаких данных о ее работе не сохранилось: ни хороших, ни плохих.
Как же быть? Мне ведь нужна характеристика, где было бы замолвлено доброе словечко о женщине.
Председатель заводского комитета подал мысль — спросить Ильина, бывшего секретаря комитета комсомола, и тут же позвонил ему по телефону. К сожалению, он даже имени Торцовой не слыхал.
Наступило тягостное молчание. Я ждал, кто же из собеседников скажет: «Извините, молодой человек, но помочь вам мы не в силах…»
Но услышал другое:
— Мы, пожалуй, напишем справку, где будет значиться, что Торцова Ксения Захаровна работала на нашем заводе «от» и «до» в качестве… и что отрицательных данных о ней и ее работе не имеется… Как вы смотрите на такой вариант?
Как я мог смотреть на это? С превеликой радостью! Удачный и честный выход из положения. Были бы огрехи, их наверняка зафиксировали бы. Значит, в справке будет сказана правда…
Окрыленный первой удачей, я решил использовать доброжелательность своих собеседников до конца:
— Я благодарен вам, товарищи, но у меня есть к вам еще одна важная просьба… Извините, я буду откровенен. У Ксении Торцовой чрезвычайно неудачно сложилась личная жизнь. Ошиблась в любви, горько ошиблась: принесла и дом внебрачного ребенка. Родители вознегодовали, непримиримо отвернулись. А у нее жизненного опыта нуль, среднее образование, специальности никакой. У вас она впервые начала работать, честно хотела приобщиться к настоящей жизни, к труду, залечить сердечные раны. О результатах я вам уже говорил. Я думаю, вы согласитесь со мной, что за эти огорчительные результаты отвечает не только Ксения…
Луков утвердительно кивнул головой, Грушин слегка покосился на меня, но во взгляде его чувствовалась прежняя доброжелательность, смешанная с интересом: что, дескать, затевает этот настырный парень?
С предельной убежденностью в своей правоте, я сказал:
— Торцова должна вернуться к вам. Возьмите ее учеником токаря, учеником слесаря, на любую работу, но обязательно в цех, где настоящие люди, настоящее дело.
Меня прервал Луков:
— Она согласится?
— Надеюсь, да.
Я тотчас направился к родителям Ксении: рассчитывал застать мать одну, но застал и старика.
Меня встретили недоверчиво. Попросил уделить несколько минут. Речь, мол, пойдет о вашей семье, вы все нуждаетесь в неотложной помощи, и я пришел сюда только за этим.
Старик, повернувшись ко мне широченной спиной, резко махнул огромной пятерней и грузно побрел к себе за фанерную перегородку.
Я тоже зашел за перегородку.
— Вот что, папаша, я решительно призываю вас к благоразумию. Спрятавшись за перегородку, вы…
— Попрошу не учить меня, — сипло пробасил старик. — Я без того в жизни учен и переучен.
— Не надо нам ссориться. Вы ведь родной отец Ксении.
— И что из того?
— А то, что за своих детей надо отвечать. Как вы ее воспитали? Как подготовили к жизни?
— А что — душу я ей свою вложу, совесть, как оспу, привью? Про меня никто никогда плохого слова не сказал.
— Этого мало. А что касается оспы, то, как известно, ее прививают в детстве, и страшная болезнь предупреждается. Как вы все же намерены помочь дочери? О решении народного суда вы, надеюсь, знаете?
— Я все, все знаю… Ни в чем не был зачинщиком, а кто зачинал, тот пусть и кончает.
— Моя хата с краю?
— Да что вы липнете ко мне как банный лист? — огрызнулся старик и поспешно вышел из комнаты.
Я опешил: что делать? Последовать за ним или обождать?
Распахнулась дверь, и старик ввел старуху:
— Вы вот за все лучше спросите с нее. Она в нашей беде первая змея, она повинна в погибели дочери.
Я объявил себя председателем маленького совещания по очень большому вопросу. Пусть отец скажет все, что он думает о своей семейной беде и что надо сделать, чтобы совместно одолеть ее.
— Я сказал все, что нужно было. Я жил как надо: всю жизнь трудился, не пакостил, семью берег, ни в чем у нас недостатка не было. А чем мне заплатили за это жена и дочь, особливо жена: кукиш с постным маслом преподнесли, и даже того хуже… покорнейше их благодарю! Вовек этого не забуду. Лучше под забором подохну, а с ихней подлостью не смирюсь…
Старик демонстративно отошел к подоконнику, на котором в беспорядке громоздились пакеты и сверточки, видимо с продуктами.
Но, может быть, мать смягчилась?
— Обращаюсь к вам, — сказал я старухе, — к вашему материнскому сердцу!..
— Пусть считают, что я мать Наташи. Кроме нее, у меня на всем белом свете нет ни души близких-родных. Да и не надо, раз так погано дело обернулось, не надо, стерплю, переживу горе.
— Но это же жестоко, поймите!
— А она о матери думала, когда безобразничала?
— Погодите! Позвольте мне рассказать. Я только что с завода, где работала Ксения. Ее согласны взять туда на работу, возможно дадут место в общежитии. Но зачем до общежития доводить, зачем отдалять от вас Ксению?.. Вот я и хотел получить от вас письмо в суд… Напишите, что вы не настаиваете на ее выселении и просите оставить…
— Нет, мы… я и Наташа не хотим жить рядом с ней, не верим ей.
— Но ваша дочь будет иной, она даст слово.
— Вы плохо ее