Примерно через полчаса после того, как меня доставили на борт, раздался рев приказов, пронзительные трели боцманских дудок и суматошная, но слаженная деятельность на шкафуте. У меня над головой послышалось мерное пение — команды, налегая на снасти, занимались какой-то тяжелой работой. Я был прикован лицом к носу, и все это происходило у меня за спиной, но, вывернув шею и покосившись через плечо, я смог разглядеть, что там творится.
Орудийная палуба фрегата тех времен находилась под баком на носу и под шканцами сразу за грот-мачтой, но на большей части шкафута она была открыта небу, не считая узких проходов по бокам и рангоута и брусьев, закрепленных поперек для хранения запасного рангоута и корабельных шлюпок. Но на место, где должны были стоять шлюпки, опускали нечто иное. Это было что-то черное и мокрое, и сначала я не мог толком разглядеть, что это, и чуть не вывихнул себе шею, пытаясь, но потом увидел временный киль, который я помогал строить, и понял, что «Планджер» последовал за мной по течению. Интересно, подумал я, что флот о нем скажет. Было ясно, что он вызвал у них живейший интерес.
Затем снова раздались крики и топот сапог морских пехотинцев, подводную лодку накрыли брезентом, «Диомед» вернулся к своему обычному распорядку, и потекли часы, отмеряемые ударами его склянок. Поздним вечером ко мне явился мичман с боцманом и парой его помощников для подстраховки. Они посмотрели на меня еще более странно, чем все остальные, и мичман протянул мне рубашку.
— Приказ капитана, — говорит он. — Вам надлежит надеть это и следовать за мной.
После этого боцман отпер мои кандалы, я встал и привел себя в надлежащий вид.
К моему величайшему удивлению, меня повели на корму, в большую капитанскую каюту, и провели мимо часовых на встречу с сэром Брайаном Хау и его офицерами. Я никогда не встречал сэра Брайана, но сразу узнал в нем одного из клана Хау. Он не был так смугл, как его знаменитый старший брат, но у него были такие же густые брови и выражение лица «плевать я на вас хотел». Присутствовали также капитан «Ла Сайрин» Нантвич, три или четыре лейтенанта и необычайно проницательного вида господин в штатском, которого звали доктор Миллисент, — капеллан и доверенное лицо Хау.
Они сидели за столом Хау и разглядывали меня, стоявшего перед ними в рваных штанах и рубашке, которая была мне мала на два размера, и просто смотрели — ни дружелюбно, ни враждебно, а скорее так, словно разглядывали редкого зверя в зверинце. Некоторое время царила тишина, словно никто не знал, с чего начать, а затем заговорил Хау.
— Я узнал, что я в неоплатном долгу перед вами, мистер Флетчер, — сказал он и пренебрежительно махнул рукой, увидев выражение моего лица. — Можете не трудиться отрицать свое имя. Не менее трех моих матросов служили с вами на «Фиандре» под командованием сэра Гарри Боллингтона, и вас опознали.
Он нахмурился и забарабанил пальцами по столу.
— Ваш друг Рэтклифф получил в грудь картечное ядро и сейчас внизу, в руках хирурга, — сказал он. — Рэтклифф поет вам такие дифирамбы, каких я в жизни не слышал. Он докладывает, что вы с ним провели подводную лодку, чтобы взорвать пороховую мину под «Калифемой», и Рэтклифф отдает вам львиную долю заслуг в этой… примечательной… — он поджал губы, словно вдовствующая герцогиня, держащая во рту лимон, — …в этой примечательной… экспедиции… и заявляет, что без вашей энергии и самоотверженности атака не могла бы увенчаться успехом.
Он помолчал и посмотрел на своих спутников, словно ища поддержки. Заговорил священник, Миллисент.
— Вам следует знать, мистер Флетчер, что Рэтклифф — человек, которому сэр Брайан оказывает большое доверие. Рэтклифф был верным и ценным союзником. Более того, его показания равносильны предсмертному заявлению, а потому заслуживают особого доверия.
Затем снова наступило долгое молчание, во время которого мои дознаватели ерзали на стульях, глубоко вздыхали и смотрели на Хау.
— Флетчер! — наконец сказал Хау. — То, что вы… совершили. Этот поступок, говорю я, несомненно, предотвратил войну с американцами, которая оказалась бы в высшей степени гибельной для нашей страны. — Но он сверкнул на меня глазами, не давая мне найти и капли утешения в его словах. — Итак, я выражаю вам свою благодарность, сэр, — сказал он, — ибо вы спасли, кроме того, и мою репутацию, и репутацию каждого из здесь присутствующих. — А затем он набрал в грудь воздуха и выпалил: — Но более трусливого, гнусного, небританского и откровенно презренного способа ведения войны, чем тот, что вы применили, я и представить себе не могу.
— Так точно! — с величайшей настойчивостью подтвердили все присутствующие.
Я облизнул губы и промолчал, ибо чувствовал, что это еще не все. Это было написано у него на лице.
— Я знаю о вас, Флетчер, — говорит он. — Мой брат, его светлость, рассказывал мне о вас. Его светлость говорит, что обязан вам победой в Славное Первое июня. Но он также говорит, что вы — убийца, сознавшийся в своем преступлении, которому флот должен виселицу, и человек, чьему слову ни при каких обстоятельствах нельзя доверять! Короче говоря, сэр, я не знаю, как с вами поступить, и отправляю вас домой в Англию вместе с этой… этой вашей дьявольской машиной… чтобы более мудрые головы вынесли свой вердикт. А сейчас вы проследуете с доктором Миллисентом в его каюту, где он подробно допросит вас по этим вопросам. Всего доброго, сэр. Больше я с вами говорить не буду.
Вот и все. Я не проронил ни слова. Миллисент встал из-за стола, увел меня и усадил в тесном углу нижней палубы, где его каюта была втиснута между каютами хирурга и казначея, достал перо, чернила и свечу для света. Затем начался допрос.
— Мистер Флетчер, — говорит он, улыбаясь, как человек с рычагом, натягивающим дыбу, — я настоятельно советую вам рассказать мне всю вашу историю. — Он помолчал и пристально