Боллингтон посмотрел на меня и заговорил.
— Флетчер, — говорит он, — после битвы у Пассаж-д’Арон, где вы спасли меня от французского штыка, я предлагал содействовать вашему продвижению по морской службе…
— Как и я, после Славного Первого июня! — прорычал Хау.
— Совершенно верно, милорд, — говорит Боллингтон. — И вот теперь, Флетчер, мы пришли к этому. — Я затаил дыхание. Сейчас прозвучит приговор. — Его светлость и я, и члены этого трибунала сознаем свой долг перед вами, от которого честь не позволяет уклониться. Этот долг превосходит другие соображения, и мы долго искали способ его исполнить.
— Кончайте, Боллингтон! — говорит Хау. — К делу!
— Есть, милорд, — говорит Боллингтон. — Суть в следующем: все обвинения против вас будут сняты.
Безграничная радость хлынула в меня. Я избежал петли и был свободен! Что бы они ни сделали со мной после этого, рано или поздно я окажусь на берегу и смогу следовать своим природным склонностям. Будет трудно построить новое дело, но ведь именно строительство мне и нравится, как я всегда говорил.
— При условии, — продолжал Боллингтон, — что вы поступите на морскую службу в чине мичмана, на корабль по нашему выбору, под командование капитана по нашему выбору, и торжественно пообещаете навсегда оставить ваши неподобающие связи в торговле.
Проклятье! Это был удар, но я пообещаю все, что они предложат, лишь бы избежать виселицы. А из флота всегда можно будет уйти через год или около того. Это все равно был хороший выход.
— Даю вам мое торжественное слово, сэр Гарри! — серьезно говорю я.
— Даже близко не годится, увертливый вы мерзавец! — выпалил Хау и ткнул в меня пальцем. — Я знаю цену вашим обещаниям, сэр! — он поторапливал Боллингтона взмахом руки. — Давайте, сэр Гарри! — говорит он.
— Именно так, милорд, — говорит Боллингтон и впивается в меня взглядом.
— Таково наше решение, Флетчер, — говорит он. — Убить двух зайцев одним выстрелом. Мы обеспечим, чтобы ваши несомненные дарования были поставлены на службу вашей стране, и исполним наш долг перед вами, произведя вас в лейтенанты по прошествии приличного срока: скажем, через шесть месяцев после того, как вы прибудете на свой корабль.
— Все вопросы выслуги, свидетельства о квалификации и тому подобное будут для вас улажены, — перебивает его Хау, — и вы будете держать экзамен на лейтенанта, который вы сдадите.
— Совершенно верно, милорд, — говорит Боллингтон. — И тогда, Флетчер, вы посвятите свою жизнь Службе, исключив все прочие интересы. — Он сделал паузу, чтобы дать мне это осознать, и добавил решающий довод: — Вы признаны невиновным в убийстве боцмана Диксона, однако обвинение в мятежном нападении на лейтенанта Ллойда, совершенном вами при побеге из-под его стражи в Портсмуте в прошлом году, еще не предъявлено.
Холодный ужас охватил меня, когда я осознал, какую ловушку они приготовили, эти джентльмены, свысока смотревшие на меня за мои подводные дела. Я оглушил Ллойда, когда он конвоировал меня в тюрьму. Я-то думал, этот незначительный случай давно забыт.
— Как вы знаете, Флетчер, — говорит Боллингтон, — наказание за мятеж и нападение на офицера — смерть.
— Вот поэтому нам и не нужно ваше слово! — сказал Хау, улыбнувшись единственный раз за все заседание.
— Могу я продолжить, милорд? — спрашивает Боллингтон.
— Продолжайте! — говорит Хау.
— За вашей карьерой будут следить, Флетчер, — говорит Боллингтон. — И если вы уклонитесь, или попытаетесь схитрить, или, хуже того, станете снова якшаться с торговлей, то вновь окажетесь перед этим судом…
— И тогда, клянусь Богом, мы вас повесим! — говорит Хау, ударив кулаком по столу. — Повесим как проклятого неблагодарного щенка, который отверг дар королевского патента, за который тысячи людей получше вас отдали бы руку или ногу!
— Несомненно, повесим! — говорит Боллингтон.
— И знайте, сэр, — говорит Хау, — что на этом моя щедрость иссякнет. Вы покидаете меня свободным человеком, почти что произведенным в офицеры. Но после этого не ждите от меня ничего. Вы должны пробиваться сами. Ни я, ни кто-либо из присутствующих не станет вам покровительствовать или продвигать вас.
— Совершенно верно, — говорит Боллингтон.
— Ну, сэр, — говорит Хау, — отвечайте! Вы принимаете это предложение или выбираете виселицу?
Я был так ошеломлен, что едва мог думать, не то что говорить, так что Хау ответил за меня.
— Молчание мы принимаем за благодарное согласие, мистер Флетчер, — говорит он. — Я предлагаю вам свою руку, сэр, в знак последней благодарности.
Он протянул руку, и я ее пожал. Остальные сделали то же самое, но без малейшей теплоты.
— А теперь можете идти, — говорит Хау. — Но мой секретарь проводит вас, чтобы уладить некоторые последние детали.
Вот и все. Я, оцепенев от ужаса, пошатываясь, вышел. Писарь последовал за мной. Мы вошли в дневную каюту Хау, где были разложены другие бумаги. «Последние детали» Хау состояли в предоставлении одежды, припасов и некоторой суммы денег на мои неотложные нужды, а также ряда документов (уже с печатями, штемпелями и ожидавших лишь моей подписи), которыми я окончательно отказывался от всех притязаний на наследство Койнвудов, а также на мои деньги, владения и любое другое имущество на Ямайке и в Бостоне.
— Это обязательно? — спросил я.
— О да, — сказал писарь. — Его светлость желает, чтобы вы знали: от этого зависит все решение по вашему делу. Вы должны полностью отказаться от всех денежных интересов и коммерческих связей.
И вот так, ребята, славные мои ребята, флот превратил вашего дядюшку Джейкоба в морского офицера, и так эти черти навсегда лишили его единственного истинного призвания.
41
«Ваши предложения руки и сердца, столь часто повторяемые в ваших многочисленных письмах, всегда будут вызывать у меня высочайшее уважение и во многом помогут стереть всякий след воспоминаний о том досадном происшествии, что имело место между