(Из письма от 5 июня 1796 года от леди Сары Койнвуд, Далидж-сквер, Лондон, капитану Дэниелу Куперу, Бостон).
*
Леди Сара подписала письмо нелепому Дэниелу Куперу и счастливо улыбнулась, думая о ядовитой стреле, которую она отпустила, завуалированно намекнув на события той ночи на балу. Она загнула к середине треть дорогой, с золотым обрезом, писчей бумаги, а затем завершила манипуляции, превращавшие лист в почтовое отправление.
Она запечатала его воском, надписала адрес и положила к другим, только что законченным. В этот момент в дверь ее личных покоев раздался сдержанный стук, и вошел ее новый стюард, Бландиш. Он нес серебряный поднос, доверху заваленный бумагами. Он приблизился и благоговейно положил их рядом с ней на столик для письма из атласного дерева с позолоченной бронзой, за которым она сидела в сияющем кресле с подлокотниками в виде львиных голов, отделанном в едином стиле со столиком.
— Эскизы от архитекторов, миледи, — сказал Бландиш. — Для новой овальной столовой.
— Ах! — сказала она и потянулась к верхнему листу. Это был внушительный фолиант с акварельными иллюстрациями, прекрасно представленный в богато украшенной папке.
— Кхм, — кашлянул Бландиш с почтительной тактичностью хорошо вышколенного слуги.
— Что? — сказала его госпожа, и ее глаза чуть сузились. Она не привыкла, чтобы ей мешали немедленно удовлетворять свои желания, тем более слуга.
— Новые лакеи, миледи, — сказал он. — Они собрались в саду для вашего смотра.
— А-а-а-ах! — хмурый взгляд исчез. — Благодарю, Бландиш, — сказала она. — Я сейчас же приду. Можешь идти впереди.
Она поднялась, он отступил в сторону. Она поплыла вперед в шелесте надушенного муслина. Он распахнул дверь. Она спустилась по лестнице. Он попятился и преклонил перед ней колено. Она пронеслась через холл, в библиотеку, к огромным стеклянным дверям, ведущим в сад с его великолепными цветами и штатом уличной прислуги. Бландиш ухитрился распахнуть двери и, поклонившись, пропустить ее.
Снаружи теплое солнце делало сад еще прекраснее и украшало четырех очень красивых молодых людей, выстроившихся в ряд. Согласно строгим предписаниям, каждому было меньше двадцати лет, каждый был щегольски одет в модную одежду, каждый был высок, строен и мускулист, у каждого была гладкая и блестящая черная кожа. Они сняли шляпы и грациозно поклонились, когда появилась миледи.
Сара Койнвуд счастливо вздохнула. Она ничего не забыла. Она не забыла своего разочарования от того, что так и не смогла в полной мере насладиться Расселасом. Она не забыла невыразимых мук Ямайки. Она не забыла приятной передышки в Бостоне (довольно милый городишко, но не сравнить с Лондоном или Парижем).
Прежде всего, она не забыла мистера Джейкоба Флетчера. Но сегодня Флетчер мог подождать, а память о Расселасе — нет.
ПОСТСКРИПТУМ
В воскресенье, девятого января 1796 года, несчастный треклятый мичман вскарабкался в шлюпку на портсмутской пристани со своим морским сундуком, форменным сюртуком, треуголкой, шинелью, шарфом и толстыми шерстяными перчатками. Он проклинал жестокую судьбу, свинцово-серое небо, злой ветер и мокрый снег, который этот злой ветер гнал над мерзкими серыми водами. Он сощурился и вгляделся в сторону Спитхеда, пытаясь разглядеть свой корабль, бриг-шлюп «Серпент».
Это был я: мичман Джейкоб Флетчер, поступающий на корабль Его Величества в качестве молодого джентльмена. Настроение у меня было прескверное, и мне очень не хватало Сэмми Боуна, которого, к моему горю, я больше никогда не видел, хотя и слышал о нем годы спустя и утешался тем, что он пережил войны с маронами и счастливо жил со своей девушкой-мустифино. Мне не хватало и Люсинды, и даже, как ни странно, Кейт Бут.
Лодочник и его жена, краснолицые, с красными руками, оба дымящие трубками, взяли меня на борт и с помощью своего выводка детей столкнули шлюпку в воду. Шлюпка поплыла, лодочник и его жена налегли на весла, а я проклинал все мироздание, и к тому времени, как мы подошли к борту «Серпента», я погрузился в глубокое уныние. Но я заплатил лодочнику, поднялся по трапу, пока матросы втаскивали на борт мой сундук, и нахмурился, увидев вокруг неряшливость и расхлябанность.
В этом не было ничего удивительного, ибо по милости Черного Дика и его приспешников, проявивших толику юмора, корабль, на который я поступал, находился под командованием некоего Катберта Персиваля-Клайва, или Паршивого Перси, как его больше знали. Он был тупоголовым болваном, с которым я служил на «Фиандре», но его отец был сахарным миллионером сэром Реджинальдом Персивалем-Клайвом, а мать — сестрой премьер-министра Билли Питта. Так что Перси произвели в лейтенанты, а затем в коммандеры и дали ему «Серпент» в полное и безраздельное владение. В данный момент он уже несколько недель с комфортом обитал в гостинице на берегу, оставив свой корабль под командованием боцмана. Боцман был ленивым разгильдяем, и корабль пришел в полный упадок.
Стоило мне ступить на засаленную палубу и осмотреться, как ко мне подошли трое унтер-офицеров. Это были сам боцман и двое его помощников. Они мнили себя суровыми мужиками — лица обветрены, кулаки тяжелы. У боцмана в кулаке покачивался линек, у двоих других за поясами торчали дубинки. Все они, как и я, были укутаны в зимнюю одежду.
— А ты еще кто таков будешь, салага? — бросил боцман, дерзко притворяясь, будто не замечает треуголку, ясно говорившую о моем чине.
Его помощники свирепо уставились на меня и выпятили подбородки, как бульдоги. И в тот же миг черная тоска улетучилась. Больше всего на свете мне хотелось на ком-нибудь сорвать зло за все, что со мной стряслось, а с моими-то габаритами что один противник, что трое — разницы никакой. Поэтому я, не говоря ни слова, снял треуголку, шинель, шарф и перчатки и слегка размял затекшие в шлюпке руки и ноги, ибо в ближайшие пару минут предстояла жаркая работенка.
Примечания
1
Никакие мои увещевания не могли удержать Флетчера от сквернословия и даже богохульства, и лишь под прямой угрозой насилия я был вынужден записывать его слова. Посему пусть всякий, кто читает эти тома, помнит, что я вел запись под крайним принуждением. С. П.
2
Здесь необходимо заметить, что рост Флетчера составлял шесть футов и шесть дюймов, весил он восемнадцать стоунов и обладал огромной силой. Более того, он был превосходным