— Да, миледи.
Но расчет леди Сары управиться с полной переделкой и обновлением дома за один месяц пал жертвой вечной борьбы человечества с декораторами интерьеров. Таким образом, лишь в феврале следующего года преображенный дом стал для нее приемлем. К тому времени ей почти удалось забыть о визите Виктора, и ее жизнь вернулась в привычное русло погони за удовольствиями. К марту она снова стала прежней, и все ее друзья поздравляли ее с элегантностью ее дома и умоляли сказать, кто выполнял работу, дабы они могли последовать ее примеру.
Поэтому письмо, которое дворецкий принес на серебряном подносе в ее личную гостиную в субботу утром, 16 мая, стало для нее ударом. Но удар обрушился не сразу. Сначала она узнала почерк и ямайский почтовый штемпель и с удовольствием улыбнулась. Сара Койнвуд была почти искренне привязана к сестрам Стюарт — настолько, насколько вообще была на это способна.
Три года назад они были в Лондоне со своими мужьями, которых знал ее собственный супруг, сэр Генри. Мужья были сущим отребьем: худшие образчики колониальных плантаторов. Но девушки были прекрасны и так открыто брали пример с леди Сары, так безоговорочно обращались к ней за советом, что не могли ей не нравиться. И уж конечно, их мнение о ней самой было близко к обожанию, ибо она жила той самой жизнью, о которой они могли лишь мечтать на своем вонючем, гниющем болотце, именуемом островом, в окружении грязных рабов, ядовитых гадов и жутких лихорадок.
Итак, леди Сара улыбнулась, почти как мать улыбнулась бы, получив письмо от дочерей. Но не успела она дочитать и до середины, как кровь отхлынула от ее лица, и она вскочила на ноги.
— Коллинз! — закричала она и, распахнув дверь, выбежала и безумно, опасно перегнулась через перила лестницы, крича вниз, в сторону комнаты для прислуги: — Коллинз! Иди сюда, сию же минуту!
Крупная женщина, подобрав юбки, затопала вверх по лестнице со всей возможной скоростью; ее плоское лицо с тревогой было обращено к госпоже.
— Сюда! — рявкнула леди Сара, входя в свою гостиную и с грохотом, от которого содрогнулся дом, захлопнув дверь перед носом у дворецкого.
— Чтоб эту стерву черти побрали! — пробормотал дворецкий себе под нос. — И спаси нас всех Господь!
Примерно те же мысли были и у остальных слуг леди Сары, так что никто из них не понял, что этот конкретный приступ ярости был совершенно из ряда вон выходящим.
— Это он! — произнесла леди Сара. — Джейкоб Флетчер, он на Ямайке!
— Флетчер? — переспросила миссис Коллинз. — Тот, что бросил нас гореть, когда полыхал дом на Мейз-Хилл?
— Он самый! — ответила леди Сара, и обе женщины объединились в своей ненависти. — Мы поедем вместе. Ты и я, Коллинз. Мы сами разберемся с мистером Флетчером. Я могла бы повесить его по закону, но я предпочитаю этого не делать.
Она выплевывала слова в маниакальной ярости. Пережитое за последние месяцы оставило шрамы на ее душе. Шрамы более глубокие и долговечные, чем она думала. В ее крови таилась предрасположенность к безумию, и крайние проявления ее настроений были опасны и пугающи.
Она испугала даже Мэгги Коллинз, которая в одиночестве посреди темной Темзы посмеивалась, раздевая Виктора Койнвуда догола, и которая и бровью не повела, баюкая белое обмякшее тело с широко открытыми глазами, прежде чем сбросить его за борт. Она даже поцеловала его на прощание и позволила себе ряд других вольностей с телом. Тем не менее, она была встревожена леди Сарой Койнвуд, чьи прелестные черты в тот миг исказились до абсолютного уродства.
— Слушай внимательно, Коллинз, — сказала она, — вот что мы сделаем…
9
С марта по июль 1795 года мои дела на Ямайке неслись вперед, как курьерский локомотив, в топку которого сам дьявол подбрасывал угля. Я зарабатывал деньги с бешеной скоростью и, более того, становился человеком со значением среди плантаторов и торговцев Ямайки. Мне даже предложили чин в ополчении (и сразу капитана, а не какого-нибудь там прапорщика или лейтенанта!), и, хотя это было бы полезно для дел, я был вынужден отказаться от этой чести, так как опасался оказаться в обществе офицеров регулярных войск.
Общества офицеров регулярной армии я избегал как чумы, и на то была чертовски веская причина, в которую вы, однако, вряд ли поверите, и вам придется принять ее на веру от вашего дядюшки Джейкоба. Дело в том, мои веселые ребята, эти молодцы несмотря на то, что они были тупоголовыми франтами, купившими свои чины, и не обладали и сотой долей профессиональных навыков офицера морской службы, — несмотря на все это, некоторые из этих гребаных армейцев действительно умели читать и писать! И они читали газеты из Англии. Как следствие, я боялся, что меня узнает кто-то, кто может арестовать меня и утащить домой на виселицу.
Впрочем, на нескольких обедах ополчения я все же побывал и ковылял домой под утро, под руку с кем-нибудь из моих новых друзей, распевая песни и будя мертвецов, поскольку это было превосходно для дел, ведь доблестные офицеры ополчения набирались почти исключительно из рядов моих клиентов или будущих клиентов, и к тому времени я уже свыкся с мыслью, что никто из них вряд ли станет совать нос в мои дела.
Моей родной гаванью в то время была контора «Ли и Босуэлл», и, чтобы дела шли, пока я путешествую по острову, я нанял себе в заместители крепкого мужчину средних лет по имени Райт, который двадцать три года прослужил в королевской морской пехоте и дослужился до звания сержанта. Он был далек от идеала, ибо мозгов у него не было вовсе, но выбор был крайне ограничен. Райт обладал при этом двумя жизненно важными качествами: въевшимся в кровь послушанием начальству (мне) и умением внушать страх божий подчиненным (в основном мистеру Хиггинсу, моему подмастерью).
Кроме того, мои клерки-мулаты были толковыми ребятами и легко справлялись с управлением «Ли и Босуэлл», а также вели бухгалтерию других моих предприятий. Правда, я проверял книги каждый месяц, всегда без предупреждения и в разные дни. Я