Клауд выпрямился во весь рост, величественный в своем официальном наряде, невзирая на зной. Я тоже выпрямился, хоть и выглядел куда менее величественно в рубахе и штанах. Он снял шляпу широким жестом, я — свою. Он поклонился, я тоже. Почетный караул отступил из уважения к вышестоящим, сотни маронов сомкнулись за ними, чтобы поглядеть, и все взоры обратились к нашим хозяевам.
— Имею ли я честь обращаться к мистеру Вернону Хьюзу из Африканского общества? — спросил Клауд.
— Это я, — ответил белый, очень высокий пожилой господин с густыми седыми бровями и тихим голосом. Он походил на ученого и тоже был одет, невзирая на пекло, в тяжелые шерстяные и льняные одежды. Он тоже страдал от зноя и беспрестанно утирал лицо платком.
— Позвольте представить капитана Уайтфилда и капитана Мочо, — сказал он, указывая на своих спутников, облаченных в полный парадный наряд маронов: привычные штаны, а к ним грязноватая рубаха и щегольской шелковый кушак. — Эти господа представляют капитана Монтегю из Трелони-Тауна, — произнес Хьюз, словно представлял посла императора всероссийского. (К слову, «капитан» было стандартным вежливым обращением у маронов к уважаемым людям; его использовали там, где англичанин сказал бы «мистер» и притронулся к шляпе).
Мы обменялись рукопожатиями, и я увидел, как Хьюз бросил тоскливый взгляд на веранду, где была тень, стол и стулья, а на столе — большой кувшин и разномастный набор чашек, кружек и стаканов (по большей части щербатых и помятых). Я уже начал было жалеть бедного старика, так страдавшего от здешнего климата, как вдруг он заговорил снова.
— А теперь, друзья, — произнес он, поначалу довольно мягко, — давайте же начнем великое дело, что сорвет оковы угнетения с запястий бесчисленных тысяч. Очистим эти острова от европейского гнета очищающим огнем и острым мечом, пока не останется в живых ни одного представителя этой мерзкой расы, чтобы донести домой — в продажный и злобно-непреклонный законодательный орган — повесть о том, что сотворило их отвратительное обращение с ближними!
Теперь он вошел в раж. Белки его глаз налились кровью, слюна брызгала изо рта, пока он вещал, закинув голову и воздев кулак к небесам. Краем глаза я видел, как Клауд застыл от ужаса.
— Смерть плантаторам! — вопил Хьюз. — Смерть англичанам! Смерть каждому белому лицу на Ямайке!
2
«…посему, будьте вы прокляты, но я не заплачу ни пенни, и до скончания дней буду оспаривать ваши притязания в судах, отрицая всякую толику небрежения с моей стороны и настаивая лишь на том, что, не спрячь ваш сын монеты в отвратительных полостях своего тела с целью подкупа и не будь я предан лживыми слугами, он и по сей день оставался бы в безопасности под замком в моем доме».
(Из письма от 24 июля 1795 года, от доктора Эфраима Крика, дом для умалишенных Крика, Стаффордшир).
*
Кабриолет сверкал на Далидж-сквер. Лакированный кузов покачивался на высоких рессорах над ярко-желтыми колесами, в упряжи стояла пара изысканных серых лошадей, сзади на аккуратных ступеньках — два лакея в красно-золотой ливрее, вооруженные длинными белыми посохами для защиты от простонародья, а кучер сидел на облучке. Все терпеливо ждали, когда из дома номер десять — лучшего дома на площади — выйдет их хозяйка.
Когда леди была совершенно готова, дворецкий распахнул двери, и она вышла в сопровождении своей компаньонки — двух прекраснейших дам Лондона. Та, что привлекала больше внимания, была сладострастно-прекрасна; водопад тяжелых черных локонов ниспадал из-под шляпки с загнутыми полями, увенчанной страусиным пером и перехваченной широкой розовой лентой. Ее объемное платье из розового полосатого шелка было туго затянуто под грудью и отделано у шеи пышным воротником из батиста. Поскольку день был холодный, плечи ее укрывала пелерина из лебяжьего пуха. Это была леди Сара Койнвуд, задававшая стиль, которому следовал весь Лондон. Она начинала тщательно спланированный день, полный изысканных удовольствий.
Это был один из многих таких дней, посвященных изгнанию тягостных воспоминаний о ненавистном Джейкобе Флетчере, незаконнорожденном сыне ее покойного мужа сэра Генри и истинном наследнике состояний Койнвудов — состояний столь огромных, что даже она не могла тратить деньги быстрее, чем они поступали от вложений ее покойного мужа, его поместий и огромных гончарных мануфактур в Стаффордшире. Чтобы защитить это богатство, она позаботилась, чтобы Флетчера силой завербовали во флот, где ее обожаемый сын Александр (лейтенант морской службы) должен был убить его, но сам был убит Флетчером. Несколько заказных убийств так и не решили проблему, хотя в Олд-Бейли ее оправдали по всем пунктам, поскольку она подкупила свидетелей и была вынуждена пожертвовать вторым сыном, Виктором, взвалив на него всю вину. Она пожала плечами при этой мысли: по крайней мере, он не сплясал ньюгейтскую джигу. Вместо этого его упрятали в сумасшедший дом, где он до сих пор изрыгал проклятия в ее адрес.
Ее компаньонка (в кисейном платье в цветочек и лебяжьем пуху) была Кларисса, в девичестве Мортон. Будучи шестнадцатилетней актрисой, она обладала достаточным благоразумием, чтобы убедить весь мир, включая герцога Бэннокширского (прекрасного человека, не считая рябого лица, брюха и косоглазия), что она в него влюбилась. Его светлость был так очарован ее голубоглазой, златовласой прелестью, что женился на ней. Она благопристойно подарила ему сына (почти наверняка его собственного), после чего семидесятиоднолетний герцог, изнуренный супружескими утехами, не замедлил поступить благопристойно и умер от удара, оставив герцогиню полновластной хозяйкой его денег.
Весело болтая, две знатные дамы проследовали в экипаж. Их укутали подушками и пледами, а верх откинули назад, ибо стратегической целью было выставить двух красавиц напоказ.
Когда все приготовления были завершены, лакеи ухватились за поручни, кучер взял вожжи, а четвертый слуга в экзотическом восточном кафтане и шелковом тюрбане занял место рядом с кучером. Это был высокий, стройный юноша лет восемнадцати, африканец с Золотого Берега: поразительно красивый, с прекраснейшими глазами и молочно-белыми, идеальными зубами. Его звали Расселас, в честь эфиопского принца из пьесы лексикографа Джонсона, которую леди Сара однажды видела и нашла смертельно скучной. Но имя она запомнила.
— Где ты его достала, моя дорогая? — спросила леди Кларисса, когда экипаж тронулся.
— По объявлению в «Морнинг Пост», — ответила леди Сара. — Я купила его у одного купца из Западной Африки, который воспитал его для службы.
—