— Нет! — сказал он. — Так не пойдет, парень. В прошлом году ты мне говорил, что именно мистер Флетчер обучил твоих канониров сражаться с британцами. Ты говорил, что без него вы бы проиграли бой. Ты говорил, что тебе не нравятся его грубые методы, но без него ты бы потерял свой корабль!
— Но он бросил меня! — сказал Дэниел. — Я застал его, когда он вылезал через кормовые окна моей каюты. А потом он украл шлюпку и погреб к британцу, с которым мы дрались!
— Не сомневаюсь! — сказал Езекия. — Но лишь потому, что сперва ты его обманул! Ты сказал ему, что ему не придется сражаться против своих, а потом повел его в бой против первого же встреченного британского корабля! — Глаза Дэниела Купера сузились от гнева, пока дядя вбивал в него свою правоту. — У Флетчера было ради чего возвращаться, — продолжал Езекия, — пять тысяч долларов ждали его в банке, да еще твоя экономка, Люсинда, с которой он таскался втихомолку и думал, что никто не знает.
— Дядя! — вскричал Дэниел, залившись краской по самую шею. — Как вы смеете предполагать, что я позволил бы такое в своем доме?
— Ба! — воскликнул Езекия. — Не притворяйся, будто не знал! И вообще, что ты там вытворял со своей подружкой леди Сарой Койнвуд, которая была так чертовски любезна с тобой в Фанел-Холле?
— Как вы смеете, сэр? — ахнул капитан Дэниел Купер. — Эта леди — благородная дама чистейших кровей. Она никогда не опустится до чего-либо низкого или подлого, — он вспотел, сглотнул и с трудом подбирал слова, погрязнув в пучине стыда, ярости и мучительного смущения. — П-почему… почему, сэр, я хочу, чтобы вы знали, что она… она… настолько выше… то есть я хочу сказать, то, что вы предполагаете… как… как ангелы выше б-б-бренных с-с-смертных.
— Вот как? — сказал Езекия, фыркнув от смеха. — Если ты в это веришь, парень, то ты в делах с женщинами еще больший болван, чем я полагал!
— Что именно вы имеете в виду, сэр? — вскричал Дэниел.
— Именно то, что я сказал, сэр! — вскричал Езекия.
— А именно?
— А именно то, что ты и сам знаешь, что я имею в виду!
— А именно?
— А именно то, что ты не знаешь, для чего нужна женщина, и у тебя никогда не хватало ни ума, ни воли это выяснить!
К этому моменту, когда невысказанная, не упоминавшаяся семейная тайна, много лет пролежавшая под покровом, была грубо вытащена на свет, оба мужчины уже кричали во весь голос и окончательно потеряли самообладание.
Еще многое было сказано на эту деликатную тему, и прозвучали жестокие слова, о которых позже пришлось пожалеть. Ссора разрасталась. Ссора развивалась. Обсуждался мистер Джейкоб Флетчер. Обсуждалась леди Сара Койнвуд. Обсуждалась пригодность капитана Дэниела Купера командовать военным кораблем, равно как и его пригодность называться мужчиной. Обсуждалась пригодность мистера Езекии Купера распоряжаться деньгами, равно как и его пригодность называться родственником и христианином.
И каждое слово этой яростной, ревущей перепалки со злорадным любопытством слушали слуги капитана Дэниела Купера, прокравшиеся по коридору ради бесплатного представления. Им даже не пришлось прижимать уши к дверям гостиной.
Так они набрались много ценных сплетен, и очень жаль, что, пропустив начало разговора, они упустили и самый важный факт: несмотря на множество гневных слов, перевес сил между дядей и племянником остался за дядей, и дядя твердо решил вести дела с мистером Джейкобом Флетчером честно, ибо тот ему нравился, и он его уважал и восхищался им.
28
Бум-м-м! Я проснулся в своей постели в доме мистера Пула от глухого голоса тяжелого орудия. Он прогремел и отозвался эхом, и все окна в городе задрожали от страха. Через несколько минут он заговорил снова и снова. Три выстрела, медленно и размеренно: сигнал тревоги с Северной батареи, призывающий жителей Бостона к оружию. Ибо Северная батарея смотрела прямо по каналу на Брод-Саунд и в открытое море. И что-то шло с моря, направляясь к Бостону, что-то, что Северной батарее не понравилось.
Пушки разбудили меня, но с постели меня подняли шум и крики на улице: бегущие ноги, цокот копыт и возгласы. Я даже услышал где-то вдалеке дробь малого барабана. Я умылся и оделся так быстро, как только мог, пытаясь прислушаться к тому, что происходит снаружи, и тут в мою дверь постучали. Я открыл, в рубашке, с полотенцем в руках, все еще вытираясь. Это был мистер Пул, с вытаращенными глазами, красный и задыхающийся после подъема на два пролета.
— Мистер Флетчер! Мистер Флетчер! — сказал он. — Это британцы, сэр! Они пришли, чтобы сжечь город. Спасайтесь!
Он вылил еще много подобного, но к тому времени он уже мочился в штаны и нес какую-то околесицу. Так что я поблагодарил его, закрыл дверь и закончил одеваться. Затем я нахлобучил шляпу, застегнул сюртук и вышел посмотреть, что происходит. Я молился, чтобы он ошибся. Меньше всего мне хотелось, чтобы угасшие угли этой войны разгорелись вновь, как раз когда мои деловые интересы так резко пошли в гору.
Я последовал за толпой, направлявшейся к Лонг-Уорф и морю. Все было как в Монтего-Бей: город в смятении от приближающегося врага. И все же это было совсем не то. В воздухе было больше гнева, чем страха, и когда мимо прошла рота пехоты с барабанным боем и флейтами, игравшими «Янки-дудл», толпа встретила их громкими криками одобрения, а пьяницы, собаки и дети поскакали за ними.
На Лонг-Уорф было полно народу, и все прибывали, пока лавки и таверны, конторы и салоны извергали свое содержимое. Все указывали на восток, за Говернорс-Айленд и Дир-Айленд, и перекрещенные реи «Меркюра», «Калифемы» и «Декларейшн». Я взобрался на бочку и, прикрыв глаза рукой, прищурился. И разочарованно вздохнул. В четырех или пяти милях от берега раздутые марсели военного корабля медленно приближались со стороны моря. Я увидел вспышку его флага и, думаю, даже на таком расстоянии понял, что это за корабль. Но я одолжил подзорную трубу у человека, у которого она была, и хорошенько рассмотрел. Это был британский корабль, без сомнения, большой фрегат. Черт, черт, черт!
Бостонцы тоже были не в восторге и жаждали драки, даже если я — нет. Иностранный военный корабль враждебной державы, по-видимому, пытался подвести свои орудия