— «Декларейшн» его прогонит! — сказал кто-то.
— Так их! — кричали в ответ.
— Порох и ядра — вот ответ!
— Так их!
— К черту британцев!
— Палить по ним калеными ядрами с фортов!
— Никакой пощады!
— Никакого короля!
— Не сдаваться!
Это был единственный раз в Америке, когда я боялся, что меня опознают как англичанина. Я держал язык за зубами и ушел, как только смог. Я вернулся к себе, оставив город яростно гудеть. Когда я уходил с Лонг-Уорф, какой-то моряк в синей куртке, взобравшись на ящик, призывал добровольцев удвоить орудийные расчеты на борту «Декларейшн» и носить снаряды к пушкам на батареях, и люди бежали вперед, чтобы это сделать.
Вернувшись на Конгресс-стрит, я обнаружил, что мистер Пул обрел храбрость. В городе царил такой дух, что даже он теперь думал, что британцы получат по носу и будут изгнаны. Он был занят тем, что вывешивал флаги из окон, как и многие другие домовладельцы, и выставил столик с бутылкой какого-то мерзкого вина, которое его мать делала из клюквы. Этим угощали всех прохожих.
— Наши храбрые парни спасут город! — сказал он. — Разве вы не жаждете увидеть, как наш корабль вступит в бой, мистер Флетчер? — продолжал он, суя мне стакан. — Разве вы не надеетесь, что битва будет при свете дня, чтобы мы могли все видеть?
Нет, не надеялся. Ни в малейшей степени. Но я ему этого не сказал. Я выпил его приторно-сладкое вино и произнес тост за наших храбрых парней и за то, чтобы Бог сопутствовал нашему оружию, и так далее, и так далее. Но я и вполовину не был так уверен, как он, что «Декларейшн» справится. Я сам обучал ее канониров, но это было почти полтора года назад, а «Декларейшн» месяцами стояла в гавани. Я бы не поставил денег на то, что она одолеет британский фрегат с хорошо обученной командой. Если только лягушатник не вмешается, чтобы помочь, но что тогда сделает мятежный британский корабль? Все было очень неопределенно.
Я вошел в дом, чтобы сесть и обдумать, что все это может для меня означать. Но не прошло и пяти минут, как Пул снова с трудом поднялся по лестнице и постучал в мою дверь. Вид у него был не слишком-то довольный.
— Мистер Флетчер, — сказал он, — когда вы въезжали, я четко изложил вам свои правила.
Он был весьма напыщен, и что-то его расстроило, потому что он пытался отчитать меня по всем статьям. Я не люблю, когда напыщенные толстячки говорят со мной в таком тоне, и он, должно быть, прочел это на моем лице, потому что тут же пошел на попятную и сменил галс.
— Ну-ну, — сказал он, — уверен, вы не хотели никого обидеть, но в такой респектабельной части города, как эта, существуют определенные стандарты.
— К делу, парень! — сказал я, и, возможно, немного повысил голос, так как был занят своими мыслями, и на эту чушь у меня не было времени.
Он подпрыгнул, его подбородки затряслись, и он сглотнул.
— Что ж, сэр, — сказал он, — дело в том, что какая-то черная женщина хочет, чтобы ее провели сюда, и предлагает вам взглянуть вот на это, утверждая, что у нее есть респектабельные связи в…
Но я уже был на ногах и выхватывал то, что он мне протягивал. Это был кусок красной ленты, завязанный бантом. В прошлом марте я купил несколько ярдов такой же ленты для экономки Дэниела Купера, Люсинды. И в ту же ночь она явилась в мою спальню, и на ней были те самые ленты и больше ничего.
— Ведите ее наверх, человек! — вскричал я, полный восторга и вожделения.
— Но, но… — начал он, и ему никогда не узнать, как близко он был к тому, чтобы получить пинка под свой жирный зад и полететь кубарем с собственной лестницы.
Но теперь мне нужно было его жилье, и притом срочно, и я не хотел, чтобы он вернулся с констеблем и помешал мне.
— Боже милостивый, мистер Пул, — сказал я, — какая в этом может быть непристойность? Неужели вы принимаете меня за одного из тех, кто совращает бедных негритянок? Сэр, вы не спрашивали о цели моего визита в Бостон, но теперь я вам скажу. Я представляю интересы пресвитерианской конгрегации Великобритании, которая посвятила себя евангелизации чернокожих на плантациях. Бедное дитя, что ждет внизу, — одна из наших новообращенных, она передала мне знак красной ленты, символизирующий кровь Христову. Она здесь по делам нашей церкви.
(Видите? Я ведь не просто здоровяк с тяжелыми кулаками, а? Бросаю вызов любому, кто с ходу сочинит бред сивой кобылы похлеще этого).
Он, черт побери, почти поверил мне. Я видел, как его маленькие поросячьи глазки моргали и бегали, пока я вещал. И в конце концов, я полагаю, он решил, что для приличия его достаточно убедили и что не стоит слишком допытываться у постояльца, который так охотно платит вперед и не возражает против завышенных счетов.
И вот он спустился по лестнице, а наверх поднялось высокое, прекрасное создание с кожей черного дерева, которое я с таким восторгом вспоминал с прошлого года.
— Люсинда! — сказал я, осторожно закрывая и запирая за ней дверь.
— Джейкоб! — ответила она и бросилась ко мне с сияющими глазами, заключая в объятия.
Ей-богу, это был чудесный миг. Она была такой мягкой и великолепной, такой прямой и высокой, с такими белыми зубами и длинными, стройными конечностями. Большинство мужчин она бы оглядывала с высоты своего шестифутового роста, но не меня.
И я, черт побери, был рад снова ее видеть. Одна из радостей жизни — это встреча с другом, и Люсинда была для меня другом и даже больше. У меня было много женщин, и некоторые из них (вроде тех потаскушек Пейшенс Джордан и Элис Поуис) были не более чем мимолетными увлечениями, причем некоторые — чертовски мимолетными. В тех случаях они получали то, что хотели, а я — то, что хотел, и на том все и кончалось. Но я помню тех, для кого это не было привычкой. Тех, для кого я был особенным, потому что