Он усадил её в командное кресло — то самое, где сидел раньше.
Затем сделал короткий жест ладонью.
Подожди.
Она кивнула, моргнув.
И он снова стоял рядом — высокий, неподвижный, в полураспавшейся броне, открывающей тело, созданное для мощности и выживания.
Она попыталась не смотреть.
Провалилась с треском.
Он был не просто мускулистым. Он был колоссальным. Талия — узкая, переходящая в мощные ноги, всё ещё частично покрытые бронепанелями. Живот… Господи. Там было десять кубиков. Десять. Она пересчитала дважды, потому что мозг отказывался верить.
И его тело было покрыто шрамами.
Длинные узкие рассечения. Рваные следы. Круглые ожоги. Старые, серебристые, бледные на фоне тёмной кожи. Повсюду — на груди, на животе, на руках. Следы насилия. Следы выживания.
Он не был красивым в привычном смысле.
Но он был… внушительным.
Сколько времени прошло? Минуты? Или больше?
Он исчез в одном из задних отсеков, всё ещё с голым торсом, его массивная фигура растворилась в затемнённых коридорах корабля. Меховая накидка осталась на её плечах — мягкая, тёплая, пахнущая теперь едва уловимой ноткой его запаха.
Она ненавидела, как это её успокаивало.
И потом… он вернулся.
В руках он держал что-то. Канистру. Металлическую. Гладкую. Чужую.
Еда?
Он поставил её на консоль рядом с ней и активировал боковую панель. Раздалось лёгкое шипение. Крышка отъехала. Тепло поднялось в воздух.
Вместе с ним пришёл запах.
Её желудок мгновенно скрутило.
Она знала этот запах.
Это была та самая жидкая бурда, которой её кормили, пока держали в том ужасном месте. Пресная, кислая и желеобразная, будто кто-то сварил старые носки и тоску, а потом запечатал всё это в вакуум «для свежести».
Он, должно быть, прихватил её с собой.
Неужели он думал, что люди это едят?
Её лицо невольно скривилось. Воспоминание ударило слишком сильно. Тело среагировало раньше, чем мозг успел что-то понять.
Она покачала головой.
Резко.
— Нет, — сказала она твёрдо, отталкивая контейнер тыльной стороной ладони. — Я это есть не буду.
Голос сорвался. Горло пересохло. Но слова были абсолютно ясными. Окончательными.
Реакция последовала мгновенно.
Он застыл.
От одного вдоха к другому воздух в кабине словно уплотнился. Натянулся. Его тело не двигалось, но что-то внутри него — какое-то скрытое течение, сдвиг энергии — изменилось. Он навис. Мышцы на обнажённой груди едва заметно напряглись, будто готовясь к чему-то.
Она замерла.
Её пальцы вжались крепче в меховую накидку.
На секунду она подумала: Чёрт. Я зашла слишком далеко.
Он мог заставить её. Схватить за челюсть. Впихнуть еду силой.
А что если так он и решает проблемы?
Сердце забарабанило о рёбра. Дыхание перехватило.
Но он не двинулся.
Не ударил.
Не отреагировал.
Вместо этого он издал низкий звук — грубый, вопросительный хрип из глубины горла, а затем произнёс несколько медленных слов на своём странном, рычащем языке.
И тогда, впервые, она увидела это — по-настоящему увидела.
Он не пытался доминировать над ней в этот момент.
Не пытался заставить её подчиниться, наказать или «победить» её.
Он просто… хотел, чтобы она поела.
Вот и всё.
Он что-то спросил. Она поняла это по интонации — лёгкий подъём в конце фразы. Это был вопрос.
Но ответить она не могла.
Не так, чтобы он понял.
Господи, если бы они просто могли говорить.
Объяснить.
Показать.
Дело было не в том, что она не ценит жест.
И не в упрямстве.
Но эта еда — эта еда — она не могла её вынести. Она стала символом. Всего, что сделали те зелёные твари. Её плена. Её боли.
«Я не могу,» прошептала она — скорее себе, чем ему.
«Я не могу есть это.»
Она снова подняла на него взгляд.
Его поза изменилась.
Напряжение исчезло.
Он просто… смотрел на неё. Внимательно. Так, будто пытался прочесть её лицо. Её тело. Её дыхание.
Как будто хотел понять.
Это совершенно выбило её из колеи.
Он не отвернулся.
Не сунул контейнер обратно ей в руки.
Не сдался.
Он просто стоял. Молчал. Думал.
И самое странное — он не был зол.
Ни капли.
Он не пытался заставить её.
Не рявкал.
Не нависал сильнее.
Не подталкивал контейнер.
Он просто стоял там — по-прежнему без рубашки, огромный, спокойный — словно ждал её решения.
И в этом было что-то, что треснуло внутри её упрямства.
Потому что он мог заставить её. Так легко.
Но не сделал этого.
И впервые она увидела — по-настоящему увидела. Он не пытался доминировать. Не пытался подчинить её, наказать или «победить».
Он просто… хотел, чтобы она поела.
Вот и всё.
Чтобы она не умерла.
Потому что они оказались в ловушке на враждебном, ледяном мире. Потому что её человеческое тело долго не выдержит. И потому что — несмотря на его пугающий размер и тот факт, что он, вероятно, способен разорвать врага голыми руками — он старался.
Она вздохнула.
— Ладно, — пробормотала она себе под нос. — Ты стараешься. Я тоже попробую.
Она сильнее закуталась в мех и снова взглянула на контейнер, подавив гримасу.
От него всё ещё пахло смертью и отчаянием, но живот уже ныл от голода.
Ей нужна была еда.
Она была бы дурой, отвергни она всё, что могла получить.
Она подняла руку.
Жестом позвала его.
Он двинулся сразу — плавно, бесшумно, послушно её сигналу. Это тоже удивило её.
Она ожидала, что он просто подаст контейнер или поставит его на колени. Но вместо этого он сделал то, чего она никак не ожидала.
Он опустился на колени.
Прямо перед ней — огромный, тёмный, странный. В золотом свете кабины его синяя кожа мерцала, а старые шрамы поблёскивали, крылья висели как тени из металла и плоти.
Затем он зачерпнул из контейнера ложкой — длинной, трёхзубой и довольно-таки функциональной.
И поднял порцию ко рту.
Она моргнула.
Уставилась.
— Ты… — голос застрял.
Он собирался её кормить?
Как будто она… беспомощна?
Или…
Нет.
Не беспомощна.
И не унижаема.
В его позе не было насмешки.
Это было… что-то другое.
Забота.
Она ощутила это прямо в груди — как удар.
Не то кормление, которое дают скоту. Или пленникам. Или игрушкам.
Нет. Это было мягко.
Осознанно.
Он… ухаживал за ней.
Шок пригвоздил её к сиденью, горло пересохло.
Она посмотрела на его шлем — на безликую маску, которая скрывала его от неё даже сейчас. Но его тело — тепло, неподвижность, абсолютная сосредоточенность, с которой он держал эту странную инопланетную ложку — говорило гораздо громче